«Жить по соседству»

Неславянское население территорий, присоединённых к Московскому государству в XVI веке, имело разные государственно-политические традиции, исходя из которых и воспринимало своё подчинение России и подданство её правителю.
Сходным и повсеместным было противоречие между правительственной и местной трактовками зависимости от Центра. При слабости коммуникативных средств, удалённости от столицы, слабой заселённости обширных пространств на востоке адаптация присоединённых территорий к общим стандартам подданства и управления происходила медленно и растянулась на полтора-два столетия.

«Что и говорить о жизни при царе Иване»

В окраинных землях устанавливалась власть русских воевод, вводилась административная система, присущая всему Московскому государству. В тех землях, что входили в его состав добровольно, оставляли прежнее внутреннее устройство, но теперь уже под верховенством царя и воевод, а отношения между Москвой и новыми подданными оформлялись особыми договорами-шертями. На протяжении XV–XVII веков территория Московского государства расширялась в восточном направлении главным образом именно за счёт шертных (протекторатных) связей. Они были тем более важны политически, поскольку заключались добровольно, придавая легитимность российскому господству на новых территориях.

Вооружение русских всадников. Гравюра из немецкого издания «Московии» С. Герберштейна. 1557 год

Традиционно начало неуклонного территориального роста Российского государства связывается с присоединением Среднего Поволжья в середине XVI века: Россия повела наступление на Казанское ханство. Волга делила территорию края на Горную и Луговую стороны — соответственно западную (правобережную) и восточную (левобережную). Горную сторону населяли чуваши, черемисы, мордва и татары. Там правили ханские наместники и местная знать.
Весной 1551 года московские войска заняли основные речные переправы в правобережных провинциях ханства. Все передвижения населения оказались парализованы. Одновременно 15 русских воевод разослали полки по Горной стороне, чтобы «воевати и пленити» жителей¹ . Одновременно царские военачальники быстро возвели крепость Свияжск — опорный пункт для наступления.

Уже на третий день после начала строительства к воеводам явились представители местных элит: старейшины и сотники (большинство татарских аристократов бежало в Казань). Они били челом царю с просьбой не воевать с ними и выражали готовность подчиняться русскому наместнику Свияжска. Вскоре прибыла делегация и в Москву. Перед Иваном от лица «князей и мурз, и сотных князей, и десятных, и чювашей, и черемися, и казаков» была принесена присяга царю в том, что им от государя и его будущих преемников «неотступным быти» и под власть Казанского ханства не возвращаться. Иван «взял их к своему Свияжскому городу», освободил на три года от податей и запретил своим полководцам воевать против новых подданных. В июне 1551 года воеводы организовали массовую присягу населения Горной стороны на обозначенных условиях: «горных людей — князей и мурз, и сотных князей, и десятных, и чювашу, и черемису, и мордву, и можаров, и тарханов привели к правде»².

Татары. одежда, сельское хозяйство и жильё. Гравюра Джона Гамильтона Мура.1780-е годы

В августе 1552 года русская армия осадила Казань, и 2 октября город был взят штурмом. Пленённого хана Ядгар-Мухаммеда привезли в Москву и обратили в православие, а народы Луговой стороны вошли в состав России в других исторических условиях, чем Горная сторона. До конца существования ханства они сохраняли казанское подданство и лояльность местному правительству, активно участвовали в военных действиях против царской армии.

Представители «луговой черемисы» присягнули московскому царю через несколько дней после взятия им Казани. Но вскоре, в декабре 1552 года, часть населения бывшего Казанского ханства выступила против новых властей, проводивших политику разрушения мечетей, выселения татар за пределы Казани и т. п. Жители левобережья развернули настоящую партизанскую войну, началось истребление отрядов и гарнизонов «неверных». Но силы были неравны: в апреле 1557 года очаги вооружённого сопротивления в Среднем Поволжье были временно подавлены. Но ещё десятки лет тлело недовольство. Сохранились документы о переговорах местных заговорщиков с крымцами и ногаями о возможности избавления края от власти Москвы.
Эти события сохранялись в народной памяти, в них обоснованно видели начало пребывания региона в составе России. На первый план выдвигалось не вынужденно-добровольное подчинение народов Горной стороны русским после основания Свияжска, а помощь их в завоевании ханской столицы, за что благодарный царь Иван Васильевич якобы оказал различные милости. Согласно марийскому сказанию, царь предлагал богатырю Акпарсу в награду за помощь деньги, но тот отказался и вместо этого попросил не притеснять черемисов (старое назв. марийцев), не отдавать их под гнёт помещиков и не облагать большими налогами³. По подсказке одного мордвина-эрзянина московские воины взорвали татарское войско; «всю эрзю по этому случаю освободили от крепостничества и в солдаты не берут»⁴. Земли и освобождение от податей будто бы были пожалованы Иваном IV чувашам за участие в войне с Казанью⁵. В некоторых мордовских и чувашских преданиях запрет на распространение крепостного права связывается с помощью царю против бояр-заговорщиков и вопреки желаниям алчных бояр⁶. Вообще эпоха царствования Ивана IV запомнилась чувашам как знаменательный период в жизни народа, отразившись в поговорке: «Что и говорить о жизни при царе Иване»⁷.
Таким образом, переход в российское подданство для народов Горной стороны трактовался как взаимовыгодное предприятие: одна сторона помогает сокрушить Казань, другая — предоставляет за это льготы и привилегии. Необходимым материальным воплощением царских благодеяний — и в реальности, и в народных представлениях — служили жалованные грамоты. Чуваши передавали из поколения в поколения рассказ о грамоте с золотой печатью, которую положили в специально изготовленный деревянный футляр в виде палки и для сохранности зарыли в землю⁸. У марийцев ссылки на подобные документы встречались при земельных спорах в XVII–XVIII веках, некоторые из них сохранялись до начала XIX века⁹.

Взятие Казани Иваном Грозным 2 октября 1552 года. Художник Григорий Угримов.
Не позднее 1800 года

Статус же казанских (позднее и астраханских) татар был обусловлен их прямым завоеванием, никаких жалованных льгот после перехода под власть русского царя они не получили. Разве что размер ясака, который собирался с местного населения при последних казанских ханах, был снижен русскими властями до пределов, установленных в начале XVI века ханом Мухаммед-Амином. При этом именно ясак служил главным признаком подданства¹⁰.

«Чем дальше на восток, тем больше простору…»

Аристократия волжских народов была оттеснена от власти. Большую часть татарских беков истребили или «вывели» в Центральную Россию. Лишь в волостях правительство сохранило «лучших людей» — татарских мурз, чувашских, марийских и удмуртских «сотенных князей».

При этом власти стремились увеличить число так называемых служилых татар, наделяя их за службу поместьями и освобождая от выплаты ясака. Остальное население составляло слой ясачных людей (ясак сохранялся до введения подушной подати в 1724 году).
Вся полнота власти в регионе — гражданской и военной — принадлежала казанскому и свияжскому воеводам. Поволжье выступило как бы испытательным полигоном для воеводской системы, в веке распространившейся на всё государство. Для контроля за новыми территориями на Волге, за поступлением оттуда налогов в столице образовали особое ведомство — приказ Казанского дворца.
В Среднем Поволжье власти стремились, с одной стороны, создать лояльную прослойку из коренных жителей, сформировав сословие служилых татар; с другой — образовать мощный слой русского населения и дворянского землевладения, дабы прочно закрепиться в новоприсоединённом крае¹¹. Для этого проводилась широкая раздача угодий церкви. В крепостные гарнизоны переводились из других городов служилые «люди по прибору», а в сельскую местность — крестьяне, владельцам которых отводилась земля. Очень активно в заселении края проявили себя служилые дворяне, стремившиеся завладеть обширными пространствами центральной части Среднего Поволжья¹².
Русских в Среднем Поволжье становилось всё больше. С запада прибывали стрельцы и служилые люди, дворяне и монахи... Раздавать землю начали, прежде всего, в окрестностях Казани и Свияжска. Размещение селений происходило, очевидно, с таким расчётом, чтобы не вызывать претензий со стороны иноэтничных соседей. Путешественник XVIII века И. П. Фальк, описывая Поволжье и Прикамье, отмечал: «Согласие этих различных жителей достойно удивления. Они не ссорятся ни за границы, ни за притеснения, ни за какие-либо дела, и каждый класс (народ. — В. Т.) имеет чаще вражду между собою, чем с другими»¹³. Чем дальше на восток, тем всё большие просторы открывали для себя русские переселенцы. Правительство указывало на это обстоятельство, призывая не ссориться с местными жителями из-за земли: «...порожних земель и всяких угодий много, мочно и не на спорных местех слободы и пашенных крестьян строить, только бы было радение»¹⁴.

Мари (Черемисы) в летних и зимних одеждах. Гравюра началА XIX века

Марийское предание об основании деревни Лапсола содержит любопытное утверждение: «Марийцы были умными: они жили только в тех местах, где были реки. А русские заселялись где попало»¹⁵. В действительности основание поселений никогда не отличалось бессмысленностью и непрактичностью. Если самые удобные местности были уже заняты марийскими селениями, то мигрантам с запада приходилось обосновываться на незанятых территориях.

Случалось, что привлечённые богатством угодий русские селились в непосредственном соседстве с коренными жителями, а иногда и в их деревнях — или вперемешку, или отдельно (появились, например, мордовские и мансийские деревни с русскими «концами»¹⁶). Ярким проявлением переплетения исторических, культурных, хозяйственных традиций служило размещение новосёлов на старых заброшенных городищах, т. е. в местах, уже когда-то облюбованных, но по каким-то причинам оставленных дорусским населением. Многие русские города Урала поставлены на месте древних укреплённых центров или рядом с ними, иногда с сохранением их названий (Кергедан, Чердынь, Пелым и др.). Именно так появилась Царева слобода — будущий город Курган — на развалинах татарской крепостцы: пришельцев с запада привлекла хорошая пахотная земля в окрестностях¹⁷. Очевидно, это явление было традиционным для славянской колонизации, поскольку на Восточно-Европейской равнине точно так же соседствовали славянские и финские населённые пункты¹⁸.
Неславянские корни многих населённых пунктов угадываются по их названиям. Историки заметили, что в Свияжском и Казанском крае нерусские названия носят все крупные реки и почти все сёла, а русские — небольшие речки, горы, озёра и овраги. Из этого они делали резонный вывод, что русские здесь селились на местах, «уже населённых и наименованных» до их миграции, или же располагались на реках и озёрах, по которым именовали свои селения¹⁹.
Чтобы окончательно утвердиться на Волге, правительство применяло разнообразные меры. Развернулась христианизация края; наряду с широким церковным строительством и организацией в Казани епархии (с 1589 года — митрополии), церковные иерархи получали и административные полномочия. Но главная задача их состояла в крещении местного населения. Центрами миссионерства стали монастыри. Те, кто переходил в православие, пользовались податными льготами. Это приводило к значительному росту прослойки новокрещенов — бывших мусульман и приверженцев традиционных верований («язычников»), обратившихся в новую веру.
Уже в самом начале утверждения российской власти в бывшем Астраханском ханстве обнаружились противоречия в политике по отношению к тюркскому населению. В сентябре 1556 года первые воеводы новоприсоединённого «царства» И. Черемисинов и М. Колупаев извещали, что «укрепились в городе», дабы «безстрашно сидеть, и по Волге казаков и стрелцов розставили, и отняли всю волю у Нагай и у астараханцов рыбные ловли и перевозы все»²⁰.
Не прошло и года после учреждения русской администрации в Астрахани, как И. Черемисинов ногайские «улусы воевал и в полон поимал». Сменивший его воевода И. Выродков в 1560 году тоже «в Сараичюк (столицу Ногайской Орды. — В. Т.) посылал людеи воиною... да поимали полон». Поскольку прежнее население покинуло город, требовалось заселить бывшую столицу ханства и её окрестности, чтобы русский гарнизон мог получать содержание и пропитание от местных жителей. Эта инициатива исходила от воевод, в столице о ней ничего не знали. Иван разгневался, когда выяснил из писем ногайских мурз, что множество ногаев находится в астраханском плену. Воеводам было приказано освободить всех. Однако массового возвращения в Ногайскую Орду, видимо, не произошло, и ногаи расселились в полукочевых селениях-юртах в окрестностях Астрахани.

Астрахань в 1-й половине XVII века. Гравюра Адама Олеария. XVII век

Тюркское население складывалось не только насильственным приводом. И. Черемисинов в 1557 году переманивал ногаев: спасаясь от голода и междоусобиц, ногаи в конце 1550-х годов перебирались под защиту русской администрации. Возможность пользоваться заступничеством стрельцов, торговлей на богатом городском рынке, полями и рыбными ловлями привлекала обнищавших степняков. От селившихся возле Астрахани кочевников выделялись заложники-аманаты.

В льготном административном режиме

Случались и мелкие стычки между ногаями и русскими астраханцами из-за рыбных ловель, охотничьих угодий и пр. Претензии к царским наместникам накапливались. В Астрахань бежали из Ногайской Орды русские, литовские и немецкие полонянники; воеводы отказывались выдавать обратно не только их, но не возвращали мирзам даже лошадей, на которых совершались побеги. Для увеличения славянского населения подвластных владений И. Черемисинов склонил к побегу всех русских из владений Исмаила. Свою кавалерию царская администрация Нижнего Поволжья пополняла, регулярно угоняя ногайские табуны, что вызывало протесты кочевых правителей. Не гнушались служилые и грабежом стойбищ.
Важнейшей функцией российских властей был контроль над переправами через нижнюю Волгу, в первую очередь — над астраханской. Переправа действовала с незапамятных времён, и торговые караваны ещё в Золотой Орде «возились» с берега на берег в окрестностях Хаджи-Тархана (будущей Астрахани).
Жёсткая линия царских наместников по отношению к соседям-тюркам объяснялась тем, что на протяжении второй половины XVI — в XVII веках астраханское воеводство было, в сущности, российским анклавом. Очутившись в далёкой степи, в окружении чуждого мира, воеводы стремились сразу поставить себя как грозная сила для жителей соседних владений.

Всадник-башкир. Художник Александр Орловский. 1823 год

В башкирских фольклорных памятниках пожалование башкирам прав на владение землями приписывается Ивану IV. Так же, как и «прежние ханы», московский царь при приёме в подданство жаловал ранги и звания (биев и тарханов), подтверждал право на вотчинные земли, выдавал в подтверждение этого ярлыки. Ослабление Ногайской Орды и исход ногаев из Южного Урала на юг давали башкирам возможность расширить пределы своего расселения.
В документальном оформлении нуждалось не только обладание родовыми землями башкирских племён. Царскими пожалованиями требовалось утвердить занятие башкирами бывших ногайских владений. В августе 1740 года глава Оренбургской комиссии и предводитель карательной экспедиции, генерал-лейтенант В. А. Урусов в своей речи к башкирским «бунтовщикам» заявил: «Земли вам даны почти все те, где весь нагайский народ жилище своё имел»²¹.

В оспаривании у ногаев Южного Урала русские власти могли опереться на солидарность и помощь местного населения. Башкиры, не дожидаясь подхода стрелецких отрядов, расправлялись с ногайскими наместниками и их представителями. По одним сказаниям, их хватали и передавали русским, по другим — оставшиеся здесь ногаи были перебиты башкирами²².
В условиях постоянных притязаний ногаев на южноуральские территории и эпизодических угроз со стороны калмыков (и позднее казахов) могучий тыл в виде русских воевод и крепостных гарнизонов послужил значительным стимулом лояльности башкир к России. Одно из башкирских преданий гласит, что «нашествия казахов и калмыков прекратились лишь после признания (башкирами. — В. Т.) власти Белого царя»²³. Ещё одним положительным последствием этого признания, по мысли сказителей, стало уменьшение межплеменных распрей.
В целом обе стороны — российская (правительственная) и башкирская — признавали законность статуса народа как добровольно присоединившегося к Российскому государству и потому получившего от Ивана IV право жить в самом льготном административном режиме. Этот статус имел даже некую дипломатическую иллюстрацию: вплоть до начала XVIII века для решения конфликтных земельных проблем коренные жители Южного Урала направляли к царскому двору посольства (подобно иностранному государству!)²⁴.
Подданство царю башкиры рассматривали как свободный выбор, результат взаимного согласия с Москвой. В челобитных XVIII века они, вспоминая события середины XVI века, употребляли выражение «пришли под протекцию Российскую» (покровительство)²⁵, а не «в подданство» и поэтому считали себя вправе отстаивать вооружённым путём права, полученные некогда от правительства²⁶, а также расторгнуть прежние договорённости и сменить сюзерена. Некоторые исследователи склонны видеть в этом «вольную службу» или признаки феодального вассалитета²⁷. Заметим, однако, что южноуральские тюрки не пользовались разветвлённой социально-политической терминологией. Своё положение под царской властью они оформляли, как правило, старинным понятием кул²⁸, которое в русских документах XVII века переводилось как «холоп», а в XVIII веке — как «раб»²⁹.
У башкир, которые, в отличие от поволжских татар, вошли в состав России добровольно, вся местная верхушка поначалу оставалась в неприкосновенности. От прежних времён уцелело деление территории Башкирии на пять провинций-дорог, а они, в свою очередь, состояли из волостей, соответствовавших, как правило, одному племени. Через волостных биев («старшин») осуществлялась вся правительственная политика в крае. Но башкиры имели и значительную автономию.
В 1582 году Сибирское ханство было завоевано казачьим отрядом Ермака и присоединено к Московскому государству. Вслед за казаками за Урал пришли царские воеводы с военными отрядами, и началась великая эпопея «освоения» Сибири. В Сибирь стали переселяться русские люди. Они обосновывались в новых городах и острогах. Главным богатством Сибири в те времена была «мягкая рухлядь» — пушнина. Кроме охоты на пушного зверя, русские сибиряки занялись промыслом и другой дичи, а также ловлей рыбы. Добыча рыбы была тем более важна при постоянном «бесхлебье», ведь сельскохозяйственные угодья расширялись очень медленно, хлеб завозился «из Руси», и рыба становилась основной пищей. Документы о жизни первых переселенцев часто рассказывают о голоде в городках и острогах; требовалось время, чтобы приобрести навыки охоты и рыболовства на новых землях. Без помощи коренных жителей пришельцы не смогли бы справиться с этими трудностями. Контакты русского населения с остяками и вогулами (совр. ханты и манси) в целом происходили довольно мирно, исключая период первого объясачивания в конце XVI века и редкие выступления против уездного мздоимствующего начальства. Совместную жизнь русских и местных народов облегчали гибкость и многоукладность российской экономики, крестьянский характер колонизации, охранительная политика правительства по отношению к плательщикам ясака.

«Под высокой рукою Белого царя»

В самом начале проникновения в Сибирь государственная администрация игнорировала традиционное деление местных народов, за исключением нескольких княжеств бассейна Оби. Когда вновь построенные русские города, остроги и зимовья становились центрами уездов, то в одном уезде могло оказаться сразу несколько местных родов, а один род мог быть расчленён между несколькими уездами. Столкнувшись с проблемой рациональной организации ясачных выплат, правительство решило оставлять в неприкосновенности старые родоплеменные единицы. Они стали ясачными волостями, т. е. чисто административными округами; их границы совпадали с расселением родов и племён. Там, где население оказывалось слишком редким или неосёдлым, его не объединяли в волости, а приписывали к ближайшему русскому населённому пункту. Достаточно прочные и лояльные правительству группы коренного населения власти сохраняли в неизменном виде. В Западной Сибири хантыйские владения и княжеские династии существовали долгое время после вхождения в состав России. После присяги сибирских аборигенов на верность русскому царю и их согласия на выплату ясака правительство крайне неохотно шло на какие-либо насильственные меры. Царскими указами создавался определённый правовой режим для таёжного охотника — поставщика драгоценных мехов в государственную казну. Пытки, а тем более смертную казнь по отношению к ясачному населению дозволялось применять только по специальному высочайшему разрешению. Безусловно запрещался правёж (битье палками) недоимщиков — в отличие от русских подданных. Озабоченное сохранением количества налогоплательщиков, правительство наложило запрет и на вывоз ясачных невольников из Сибири, даже в том случае, когда туземец из-за разорения и безысходности сам шёл в кабалу (в таком случае наказанию подвергались как добровольный невольник, так и его хозяин). Во избежание разорения ясачных в местах их проживания не должны были распространяться азартные игры и вино; до выплаты пушной подати запрещалась частная торговля. Русский суд строго оберегал «вотчинные» угодья охотничьих племён, которыми те пользовались ещё до прихода Ермака. В некоторые районы Сибири вообще был закрыт доступ русским промышленникам. Ясачные освобождались от наиболее обременительных торговых пошлин. Там, где они могли подвергаться набегам враждебных народов, воеводам вменялось в обязанность защищать их всеми силами.
Территория обитания коренных народов признавалась государственной (или царской) собственностью. Все мероприятия государственной власти по отношению к народам Сибири сводились к обеспечению бесперебойного поступления ясака. Не имея над собой полноценного государственного контроля, местные власти нередко нарушали законы против дискриминации ясачных. Массовый характер приобрела практика «второго ясака» — сбора шкурок в пользу сибирской администрации и самих сборщиков. Случалось обращение ясачного населения в холопы. Росту злоупотреблений способствовало и то, что местные народы часто привлекали представителей русской власти к разрешению конфликтов в своей среде, не довольствуясь нормами своих обычаев. В отношениях с плательщиками ясака власти стремились опираться на местную патриархальную знать. Она не только сохраняла административные права по отношению к сородичам, но и отвечала за сбор и доставку пушнины. Родовые и племенные предводители были объявлены «князцами», «лучшими людьми» и наделены различными привилегиями — в качестве приманки и для подчёркивания их высокого ранга. Местная элита была освобождена от выплаты ясака, а участие в его сборе резко усилило экономическую мощь и общественную роль родовых старейшин. Судебные прерогативы (решение споров с исками до двух рублей), формальное невмешательство государственных органов во внутреннюю жизнь волостей и опора воеводской администрации на местную позволили превратить её в прочное звено управления народами Сибири.
Опыт собственной государственности позволял татарам и обским уграм более адекватно воспринимать свой статус подданных. Зачисление многочисленных представителей этих народов в сословие служилых людей ещё более политизировало их настрой. Судя по отрывочным сведениям, у них складывалось неоднозначное представление о своём положении в составе Московского царства. С одной стороны, они уже идентифицировали себя как россиян, обязанных подчиняться царю. В 1600 году в ответ на обвинения в грабежах башкир тюменские служилые татары отвечали так, как и надлежало, чтобы отмести подозрения: «А нам... как сделать, что башкирцов воевать: все... мы люди государевы»³⁰. С другой стороны, в этих регионах пристально следили за политическим состоянием державы и оценивали свои перспективы в зависимости от изменений в этом состоянии. Мятежные настроения проявились в Зауралье во время Смуты начала XVII века, когда власть внутри страны ослабела³¹. И именно на территории бывшего Сибирского юрта десятилетиями тлела идея альтернативного подданства татарским царевичам — потомкам хана Кучума.
Приход русских на земли неславянских народов Поволжья, Урала и Сибири способствовал межэтническим контактам и межкультурному взаимодействию. Степень интенсивности контактов диктовалась в том числе характером хозяйственной деятельности коренного населения и пришельцев. С оседлыми земледельцами Среднего Поволжья налаживалась более тесная связь, чем со степными кочевниками Южного Урала и нижней Волги или таёжными охотниками на севере. В конце XVI века казанский митрополит Гермоген доносил царю, что многие русские «живут у татар и у черемисы и у чуваш и пьют с ними и едят с одного и женятся у них, да многие же русские люди христианская веры отпали и превратились у татар в татарскую веру...»³². Однако взаимоотношения между русскими и местными народами порой складывались непросто. С одной стороны, возникали споры из-за пашенных земель и промысловых угодий, с другой — обстановка требовала совместных действий для обороны от вражеских нападений со стороны калмыков, отрядов Кучумовичей и др.

В Приуралье были известны смешанные деревни русских и коми. В результате межэтнических браков в этих краях менялся внешний облик русских людей. Если последних было немного, то они «опермячивались», усваивая культуру и язык пермяков³³. Этому способствовало сходство и хозяйственных занятий, и социального положения русских и коми крестьян. В местах давних контактов русских и манси также появлялись совместные поселения — к примеру, на реке Вишере.
В целом русские в Поволжье и на Урале успешно адаптировались к природно-климатическим условиям и инокультурному этническому окружению. Во многом этому способствовало сходство условий жизни и хозяйствования на новых местах с районами исхода — прежде всего с Русским Севером, где уже были отработаны механизмы приспособления к жизни по соседству с неславянскими народами.
Продвижение России в южном и восточном направлениях в XVI веке привело к повседневному контакту с инокультурным тюрко-мусульманским и финно-угорским миром; к организации управления, налогообложения, религиозной политики по отношению к многочисленному неславянскому населению, не знакомому с нормами государственных отношений внутри Руси. Перед московским правительством вставала задача адаптации земель и народов к новой геополитической ситуации — пребыванию их в пределах России, «под высокой рукою Белого царя». Формировалась своеобразная государственная и культурная модель, в которой российские черты сочетались с политическими традициями Востока. В итоге этот синтез стал одной из важнейших характеристик уникальной российской цивилизации.