«Карандаш» рисует революцию…

«Вот она где, свобода-то»

Преобладающим видом сатирических изданий были еженедельники. Их заголовки имели социально и политически заострённый смысл, и даже в самих названиях журналов слышались мотивы противостояния и наступательных действий, натиска и нападения («Оса», «Скорпион», «Жало», «Заноза», «Игла», «Бич», «Пулемёт», «Стрела», «Топор», «Штык» и т. п.). Названия провинциальных изданий часто повторяли столичные, и последние являлись для них эталоном. Журналы представляли собой своего рода зеркало, отражавшее все политические события — стачки, восстания, демонстрации, созыв и роспуск Государственной Думы, борьбу политических партий. Впрочем, как и положено сатире, «зеркало» было «кривым», так как целью было создание «картинки», направленной на управление общественным сознанием. Это прекрасно понимали многие современники. Любопытное суждение сохранилось в газете «Новое время»: «Карикатура есть наилучший способ представить конкретно какую угодно отвлечённую идею и внушить её толпе, недоступной отвлечённостям. Она даёт понятный глазам образ того, идею чего ум едва ли уразумлял бы без этой наглядности»¹.

Сатирическая печать Первой русской революции проявляла себя как часть культурных процессов Серебряного века.

В сатирических журналах сотрудничали известные писатели, поэты, журналисты, художники, среди которых были А.А. Блок, М. Горький, В.Г. Короленко, А.И. Куприн, Н.А. Тэффи, А.Т. Аверченко, Н.Г. Шебуев, А.В. Амфитеатров, К.И. Чуковский, И.Я. Билибин, Б.М. Кустодиев, Е.Е. Лансере, В.А. Серов и другие. Но художественный уровень огромного количества столичных и провинциальных изданий был очень неоднородным. Различались также политические позиции, тиражи, длительность существования того или иного журнала.
Сатирическая печать 1905–1907 годов не раз становилась объектом специального изучения в исторической науке (но чаще — в истории литературы и журналистики). Много о ней писали в ранний советский период, особенно в юбилейных изданиях, посвящённых 20-летию первой русской революции. Исследовательский ракурс на тот момент был вполне определённым — сатирические журналы рассматривались в качестве яркого авангарда «освободительного движения» против «царизма», а оценки были крайне субъективными, ведь исследователи не отделяли своей научной позиции от дискурса революционно-освободительного движения, который всецело разделяли. Тем не менее авторы первых работ, посвящённых сатирическому зеркалу революции, выявили ряд действительно важных присущих ему черт. Так, Э. Голлербах отметил сочетание сатирических и трагических интонаций, обилие «несмешных» и даже пафосно-торжественных текстов и иллюстративных материалов, совмещение приёмов карикатуры и политического плаката (политической листовки), свободное обращение с грубыми и вульгарными образами в поиске аллегорий. Этот же исследователь в качестве ведущей темы обозначил «революционный гнев» в форме сатирического обличения².
Современные исследователи, не ограничиваясь столичными изданиями, но активно обращаясь к провинциальной прессе, продолжают интересный опыт прочтения политической сатиры 1905–1907 годов и формулируют новые выводы. Так, отмечено, что сатирическая печать в художественно-образной форме формулировала стереотипы и образы общественного сознания, служила средством агитации и пропаганды, формировала и направляла «обличительную стихию» общественного мнения. Выделены такие её черты, как актуальность «языка улицы», игнорирование рангов, чинов, социальной градации в выборе объектов осмеяния. Наиболее интересны рассуждения о роли политической сатиры в поляризации российского социума, культивировании расколотого, чёрно-белого мышления, внедрении оппозиций «свет — тьма», «свобода — рабство» и активном перенесении оппозиции «свой — чужой» из сферы внешнеполитической во внутреннее пространство общественной жизни. По справедливому замечанию О.И. Лепилкиной, «конструирование полярного мира вело к появлению фигуры, антагонистичной бюрократическому режиму — народа, который представал в двух ипостасях — страдальца и борца»³. Это объясняет большую распространённость того типа карикатур, который знаменитый советский художник-карикатурист Борис Ефимов определял как «гневно-трагический».

«Бюрократия» vs «народ»

После издания Высочайшего указа о временных правилах о повременной печати 23 ноября 1905 года в России стал возможен явочный порядок создания новых газет и журналов. Рост количества печатных изданий был особенно заметен в российской провинции. В архивном документе «Список газет и журналов, на издание которых в Саратовской губернии выданы свидетельства» среди внушительного количества открытых в тот период периодических изданий фигурирует полтора десятка изданий «сатиро-юмористических». Среди них «Жгут», «Карандаш», «Метла», «Мазок», «Микроскоп», «Огонёк», «Пережитки», «Поволжское кривое зеркало», «Саратовские мошки», «Свет и тени», «Смех», «Смейся, паяц», «Шпилька», «Щелкунчик». Большинство изданий успевало выйти в количестве нескольких номеров и закрывалось по причинам цензурного преследования или по судебным приговорам, по причине коммерческого неуспеха или потери издательского интереса. В этом ряду журнал «Карандаш» был «долгожителем»: он вышел в количестве 25 номеров.

Известны некоторые биографические сведения об издателе журнала. Константин Эдуардович Гейнрих родился в 1867 году в Могилёве в семье немецкого служащего телеграфа, имел германское подданство, после неоконченного гимназического курса учился в телеграфно-техническом училище Петербурга, в 1905 году переехал в Саратов и работал в губернской типографии в качестве рабочего-гравёра. К. Гейнрих был известен саратовскому охранному отделению как «деятельный член социал-демократической партии и участник рабочего забастовочного движения». Он являлся членом Саратовского совета рабочих депутатов и по его заданию участвовал в агитации рабочих и служащих Рязано-Уральской железной дороги, принимал участие в организации забастовки типографских служащих⁶.

Уже с выходом первого номера «Карандаша» выяснилось, что журнал по своим качествам представлял собой действительно интересное явление провинциальной печати.

Издатель не только с успехом использовал формы и приёмы столичных еженедельников, но и удивлял читателей собственными экспериментами. К. Гейнрих отказался от простого перепечатывания карикатур из московских и питерских изданий и заполнял страницы журнала рисунками своего собственного авторства, а также В.А. Молдавского, подписывавшего свои произведения псевдонимом «Тю-тю».

Например: «В здании присутственных мест назначены торги на сдачу в аренду одного пустопорожнего места, под названием губернаторского» (текст был напечатан после того, как стало известно о назначении саратовского губернатора П.А. Столыпина министром внутренних дел). Даже на самой последней странице журнала, где традиционно печаталась реклама, можно было встретить рекламу «самых лучших духов» под названием «Провокатор» или неожиданную пародию на обычные в провинциальных газетах уведомления о событиях частной жизни семей и лиц: «Вот-вот скончается, получив от народа смертельный удар, старый бюрократический режим. С прискорбием сознавая это, его друзья и приверженцы насилия просят истинно-русских людей помочь ему окрепнуть».
Это короткое объявление как нельзя лучше иллюстрировало общую парадигму, взятую на вооружение «Карандашом», о противостоянии «бюрократии» и «народа» и к тому же обыгрывало популярную тему настроений монархических партий и черносотенного движения «истинно-русских людей». Транслируя читателям смысл концепции борьбы «бюрократии» и «народа», журналисты в форме сатирического «объявления» как бы воплощали идеологемы и дискурсивные практики в предельно простой бытовой лингвистической конструкции. С учётом многократного повторения последней в различных вариациях, усиленных приёмом визуализации в рисунках и карикатурах, «малые сатирические жанры» в прессе начинали работать точно так же, как работают современные «информационные мемы» или «медиавирусы».

Пресса «бунтарской губернии»

Что же представляло собой население Саратовской губернии 1906 года — та аудитория, на которую был рассчитан сатирический проект Константина Гейнриха?
Саратовская губерния имела репутацию одной из самых «бунтарских», но в то же время сообщения местной и столичной печати регулярно доставляли сведения о высокой степени организованности черносотенного движения. Кроме того, внимание российской общественности привлекала личность саратовского губернатора П.А. Столыпина, продолжившего карьеру государственного деятеля на вершинах имперского управления. Был широко известен епископ Саратовский и Царицынский Гермоген, по инициативе которого возник Православный всероссийский братский союз русского народа.
Население губернии оказалось под перекрёстным огнём агитации революционных партий и антиреволюционной пропаганды «правых» организаций, при этом оно легко откликалось на разного рода «соблазны радикальных схем» в решении животрепещущих вопросов. Политическая расколотость сознания была характерна для всех социальных страт губернии, как и для страны в целом. Народ не представлял собой единой силы, в деревнях даже семьи делились на «чёрных» и «красных»; «революционные» погромы усадеб чередовались с печально известными черносотенными погромами, устраивались самосуды над революционерами и атеистами. Зачастую было трудно разграничить социально-политические протесты и криминальные действия⁷.

В политическом сознании представителей образованного общества сталкивались различные системы ценностей, когда свобода и гражданские права противопоставлялись государственной целостности и безопасности.

Полиция, судебная система, цензура, правительственные учреждения и органы самоуправления очень часто не обнаруживали единства понимания государственных интересов и целей профессиональной служебной деятельности, входя в отношения внутренней конфронтации друг с другом. В Саратовской губернии проявились многочисленные факты, характерные для страны в целом и не раз отмеченные в исследовательской литературе, — беспомощность судебной системы с «мягкими» приговорами компенсировалась жестокостью усмирения бунтов, демонстраций, стачек и выступлений. И вся эта сложная реальная картина социокультурных и политических противостояний подвергалась замене упрощённой картинкой в пропаганде участников политической борьбы. Именно так поступала и редакция «Карандаша», рисовавшего крупные и мелкие планы простого, понятного, однозначно направляемого противостояния — борьбы не на жизнь, а на смерть якобы единого «народа» с якобы единой «бюрократией».

«Новая форма чинов полиции». Журнал «Карандаш». №1, 1906 год

Первый номер журнала «Карандаш» вышел 23 апреля 1906 года. В этот день Николай II утвердил «Основные государственные законы Российской империи». Журнал открывался обложечной карикатурой «Новая форма чинов полиции». На третьей странице было напечатано пояснение к рисунку: «Панцири для чинов полиции — последнее слово бюрократической науки, истинными светочами которой являются профессора Трепов, Игнатьев и Ко. Для того, чтобы наиболее наивные граждане не подумали, что чины полиции превратились в средневековых рыцарей, защитников угнетённых, на головах стражников, облечённых в панцири, будут сохранены полицейские фуражки». Эта карикатура должна была заставить вспомнить многочисленные столкновения полиции с народными демонстрациями и восстаниями в 1905 году. А основное содержание номера было посвящено выборам в I Государственную Думу. Особенно примечательна статья «На проводах», не имеющая к сатире никакого отношения и представляющая собой описание проводов народных избранников из Саратова в Петербург.
«На площади перед вокзалом пестрела толпа в несколько тысяч человек. Окна, крыша, изгороди вокзала заполнены гражданами. Поодаль стоят солдаты. “Меры” со стороны администрации приняты. С крыльца льётся пламенная речь ораторов, депутатов, выборщиков… Все речи покрываются аплодисментами». Но в рядом расположенной небольшой заметке дана параллельная картинка: «В то же время на Московской улице возле тюрьмы казаки прилагали все усилия, чтобы заставить разойтись толпу, певшую для заключённых “Марсельезу”. Казакам, очевидно, хотелось пустить в ход ногайки, но, тем не менее, они сдерживались, выливая всю досаду в дикой скачке». Кратко обрисованная, но колоритная сценка из «параллельной реальности», представляющая как бы обратную сторону народного ликования на вокзале, дополнительно усиливала тональность в передаче речей тех народных избранников, которые призывали «не забывать павших борцов за свободу, проливавших кровь в октябре и декабре».
Так, дополняющие друг друга статья агитационно-пропагандистского характера и небольшая сатирическая заметка, наполненные взаимными отсылками, сливались в одном звучании почти театрального действа, отразившегося на нескольких журнальных полосах. Это был явный отсыл к массовым настроениям, а манипулировать ими позволяла игра на эмоциональном фоне, который варьировался в заглавной статье журнала от лирической грусти до закипания «праведного гнева»: «Грустные воспоминания омрачили на некоторое время общее настроение, и в сердцах слушателей всё сильнее и сильнее закипает давняя злоба к петербургским и московским палачам. Овации делаются всё бурнее. Но вот послышались звуки гимна “Вы жертвою пали”. Головы обнажаются». «Осевая» тема борьбы бюрократии и народа завершает «героико-сатирический» репортаж с места проводов народных избранников: «Оба бойца смотрят теперь друг на друга и ждут момента для начала борьбы, момент этот близится».

Здесь, как это было характерно для эпохи, культурно-религиозный контекст богоискательства соседствовал с социалистической пропагандой, а риторика была выстроена таким образом, чтобы воздействовать на максимально широкую читательскую аудиторию — от радикальной интеллигенции до рабоче-крестьянских масс. Этот фрагмент мастерски вписывался в творимую «Карандашом» полярно расколотую воображаемую реальность российского социума, в которой богатые противостоят бедным, бюрократия — народу, лицемеры и фарисеи — человечности. Патетически оформленные тексты при этом не выглядели неуместными в «сатиро-юмористическом» издании, они без всяких переходов совмещались на страницах «Карандаша» с карикатурами, фельетонами, шуточными объявлениями — точно так же, как плакатное искусство, в отличие от классической политической карикатуры, свободно сочетает трагически-пафосное и комически-обличающее.

«Образ врага»: стереотипы и актуальность

В сюжетно-образных предпочтениях и стилистике «Карандаша» примечательна одна особенность, на которую можно было бы и не обратить внимания, если исследовательскую «оптику» ограничивать только эпохой Первой революции. Но восприятие авторов и читателей сатирических журналов того времени опиралось на память о сравнительно недавних исторических событиях так же, как и на образно-сюжетные схемы политической сатиры минувшего столетия.

Образ «врага» и сатирические стратегии враждебности были к тому времени хорошо проработаны в публицистике и карикатуре периода Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и Русско-японской войны 1904–1905 годов.

Нужно было всего лишь перенести устоявшиеся, до боли знакомые стереотипные образы из сферы внешнеполитических противостояний прошлого во внутреннюю конфронтацию настоящего. И вот уже описание и изображение казачьих отрядов возле тюрем с политзаключёнными поразительно напоминали образы башибузуков из журналов 1870-х с их обличительными статьями о «турецких зверствах», а прорисовка колоритных персонажей народных заступников, тюремных страдальцев и пламенных революционеров использовала не забытые за неполных тридцать лет образы «народа-страдальца» и «народа-героя», отработанные в 1870-х годах в отношении славянских народов Балканского полуострова. Например, в третьем номере «Карандаша» было напечатано стихотворение «В тюрьме», выдержанное в тональности русской народной песни, в котором слышались мотивы столь многочисленных в 1870-х годах «песен» и «баллад» о трагической и неравной борьбе обездоленных братьев-славян с турецким деспотизмом. О герое говорится, что он «слышал стоны малых несчастных детей, видел рядом лежащих отцов, матерей, засечённых казацкою плетью».
Завершающие строки выдержаны в традициях гражданской лирики середины XIX столетия:

Настроения редакции журнала менялись вместе с трансформацией общей политической ситуации в стране. Первоначальные надежды на народных думских избранников уступили место соображениям о большей целесообразности бойкота Думы и критике думских собраний. На карикатуре «В ожидании земли и воли» художник изобразил русский народ в виде мужика, спелёнутого, подобно младенцу, пеленами-путами, на которых читается надпись «Основные законы». Он подвешен к импровизированной на скорую руку колыбели, прикреплённой к балке с надписью: «Право распустить Думу».

«В ожидании земли и воли». Журнал «Карандаш». №2, 1906 год

Уточнение, что это право принадлежит царю, пропущено из-за цензурных предосторожностей; впрочем, в этом уточнении читатели и не нуждались. Акцент сделан на том, что власти не воспринимают народ в качестве правоспособных граждан и продолжают видеть в них то ли детей, то ли недужных. На животе «больного» грелка с надписью «сладенькая водичка», что, видимо, подразумевает «воду ничего не значащих обещаний»; а вот над головой его — вполне реальные орудия наказания за возможную непокорность.

«Лебедь, рак и щука». Журнал «Карандаш». №?, 1906 год

Тему продолжала карикатура «Лебедь, рак и щука», демонстрирующая невозможность согласия между представленными в Думе политическими партиями. Их раскол доставляет видимую радость приплясывающему сухощавому бюрократу, изображённому с портретными чертами К.П. Победоносцева. А в результате «воз и ныне там» — воз, в котором дожидаются своего решения аграрный и рабочий вопросы наряду с вопросом об амнистии политическим заключённым, не сходившим со страниц нескольких номеров «Карандаша».
Рядом с текстом карикатуры помещено сатирическое стихотворение «Дума про Думу» (опять же в стиле народной песни):

В содержательной части «Карандаша» постепенно оформились ведущие темы «направленного осмеяния». Среди них личность и деятельность П.А. Столыпина, черносотенное движение и погромы, общественная позиция епископа Саратовского и Царицынского Гермогена. Резко выраженная антиправительственная направленность журнала делала неизбежной конфронтацию с цензурными и правоохранительными органами. «Цензурные истории» и судебные разбирательства в отношении представителей прессы были распространённым явлением периода Первой русской революции, и они не раз освещались в специальной научной литературе. Архивные документы сохранили подробные свидетельства о цензурных преследованиях и судебных приговорах в отношении журнала «Карандаш».

Временные правила о повременной печати 24 ноября 1905 года не только регулировали правовое поле принципа свободы печати, но и расширяли уголовную ответственность редакторов и издателей.

Последнее обстоятельство было трудно принять представителям прессы, и сатирические издания реагировали ожидаемо:

Тем не менее, как и во второй половине XIX века, в отношении иллюстрированных изданий цензурные правила имели отличия: каждый номер журнала, содержащий рисунки, надо было представлять чиновнику Главного управления по делам печати не позднее чем за сутки до выпуска номера из типографии⁸. В случае выявленных нарушений журналы подвергались конфискации тиража, а редакторов привлекали к судебной ответственности, в основном по статьям Уголовного уложения 1903 года: 103 («оскорбление Царствующего Императора, Императрицы или Наследника Престола»), 128 («дерзостное неуважение Верховной Власти или порицание установленных законами образа правления или порядка наследия Престола»), 129 («возбуждение к учинению бунтовщического деяния или к ниспровержению существующего в государстве общественного строя, к неповиновению или противодействию закону и обязательным постановлениям»).

«Жить, как прикажут, я не могу…»

Конфликтная цензурная и уголовно-правовая ситуация вокруг журнала «Карандаш» накалялась постепенно. Первый эпизод в «цензурной истории» журнала с «политикой» связан не был. Из канцелярии саратовского губернатора поступило отношение полицмейстеру, в котором указывалось, что редактор Ф.А. Колесников имеет 21 год от роду, а на основании Указа о временных правилах о повременной печати от 24 ноября 1905 года ответственным редактором могло быть только лицо, достигшее 25 лет. Издателю К. Гейнриху было сделано объявление о необходимости указать другого ответственного редактора, удовлетворяющего требованию закона⁹.
В качестве редактора был утверждён Н.М. Лапин 29 лет. На этом, казалось бы, можно было бы и успокоиться, но точность следования букве закона, видимо, не входила в систему ценностей редакции «Карандаша». Интереснее было использовать ситуацию для очередного сатирического выпада против бюрократического режима. На страницах журнала появляется «Открытое письмо к читателям бывшего редактора Ф.А. Колесникова, уволенного согласно распоряжению губернатора». Текст письма абсурдно-гротескный: «Я умер… Надо мной совершено гнусное насилие, которого не помнят старожилы. Меня убили!.. Жить, как прикажут, я не могу… Сильный мира сего сказал: “Ему нет 25 лет, он редактором быть не может”. Редактором быть не могу, хотел было в инвалиды поступить, да тоже говорят, года не выходят. Кого же винить в том, что года у меня такие? Мать обвинять не смею, потому что рождение мое было в 70-х годах, тогда было движение… и может быть, была… забастовка. Себя не виню, так как всегда усердно строил физиономию, напуская на себя редакторскую важность. Так кого же? Кого? Это моя посмертная шарада». Начиная с публикации объявления-гротеска, «Карандаш» стал придерживаться определённой тактики: оповещать читателей о всех цензурных предупреждениях, взысканиях, ограничениях, насколько возможно выставляя в смешном виде должностных лиц и правительственные учреждения.

Цензурное ведомство между тем стало всё активнее реагировать на политическое содержание публикаций и карикатур «Карандаша».

Но уже через несколько дней товарищ прокурора принял решение о прекращении уголовного преследования за отсутствием состава преступления, «принимая во внимание, что в рисунке изображено в грубой форме лишь отношение Государственной Думы к министрам после прочтения премьером кабинета министров декларации в Думе, с указанием в подписи, что следовало бы министров вытолкать из Думы и что, таким образом, здесь не заключается призыва к бунтовщическому деянию»¹⁰. Ранее объявленная конфискация тиража журнального номера была отменена.

«Бюрократическое самодержавие чиновников». Журнал «Карандаш». №?, 1906 год

«Карандаш» продолжил наступление публикацией двух карикатур, изображающих «бюрократическое самодержавие чиновников». В центре первого рисунка — конструкция, напоминающая виселицу, которую подпирают с двух сторон спинами К.П. Победоносцев и Д.Ф. Трепов. За верхнюю перекладину «бюрократического самодержавия чиновников» держится отвратительное чудовище, удерживающее гири с надписями «займы», «произвол», «расстрелы», «погромы». Чудище, видимо, персонифицирует образ «тёмных сил», во всяком случае, карикатура по смыслу перекликается с текстом фельетона в том же номере, в котором поставлен вопрос: «Да кто же эта тайная сила, которая невидимо влияет на судьбы русского народа? Чьи это цепкие лапы так крепко впились в истекающее кровью тело — нашу многострадальную родину?»

«На высоте положения, со всей полнотой власти». Журнал «Карандаш». №?, 1906 год

Новая вариация карикатуры в следующем номере имела название «На высоте положения, со всей полнотой власти». Она изображала П.А. Столыпина с пулемётом и ружьями в руках, стоящего на той же перекладине «самодержавия», за которую цепко ухватились разлагающиеся от тления лапы чудовища. В сопровождающем фельетоне были слова: «Бояться победы кучки самодержавных бюрократов над русским народом, значит верить во всемогущество того, что давным-давно сгнило, что уже издает удушливый смрад, но всё ещё держится в мишурной оболочке величия. Придёт время, а мы накануне этого, когда гг. Столыпины, дерзающие заявлять, что они спасители отечества, а представители народа — его враги, убедятся, что земли и воли, а не штыков и тюрем достоин русский народ».
«Цензурная история» пошла по второму кругу. Решением прокурора Саратовской судебной палаты переписка, возникшая по сообщению исполняющего должность инспектора по делам печати о возбуждении уголовного преследования редактора и издателя журнала «Карандаш», была прекращена за отсутствием состава преступления. На этот раз речь шла о 128-й статье Уголовного уложения, и прокурор нашёл, что «нельзя прийти к заключению, что рисунок этот составлен и напечатан в журнале с целью оказать дерзостное неуважение к Верховной Власти, так как трудно установить, изображает ли этот рисунок деятельность председателя Совета министров, или же он относится к Верховной Власти»¹¹. Наложенный на журнал арест был отменён.

«Запрещение навсегда»

Дважды повторившееся закрытие дела в отношении издателя «Карандаша» «за отсутствием состава преступления» демонстрировало не только определённую растерянность судебной системы в период Первой русской революции, но и несомненное стремление к формальному соблюдению «буквы закона» и уважение к принципу свободы печати. Но этот факт, конечно, не был удостоен внимания «самоотверженных борцов против бюрократического самодержавия» из числа редакции сатирического журнала. Напротив, в очередном номере «Карандаш» знакомил читателей с цензурно-судебными осложнениями своей деятельности и поместил карикатуру на инспектора по делам печати, изображающую его с нимбом вокруг головы, составленным из запрещённых и конфискованных номеров, а текстовое сопровождение рисунка включало прямые цитаты из его переписки с Саратовской судебной палатой.
Двадцать пятый номер «Карандаша» оказался последним. В нём была продолжена «атака» на П.А. Столыпина. В стихотворении «Гимн Столыпину» утверждалось, что он «В защиту пошёл бюрократа // Кровавой расправы путём, // Призвал хулигана как брата // С собой он на общий погром; // Расстрелы и казни повсюду // Он ввёл в разорённой стране…»
В этом же номере было напечатано стихотворение «Набат», в котором прозвучали призывы:

На сей раз Саратовский окружной суд вынес приговор о «запрещении навсегда» журнала «Карандаш». Издатель К.Э. Гейнрих и редактор Н.М. Лапин были приговорены к двум месяцам тюремного заключения. Основанием для вынесения судебного приговора были не статьи Уголовного уложения о дерзостном неуважении к верховной власти или призыве к бунтовщическому деянию, а статья 5 отдела VIII закона о печати от 24 ноября 1905 года (т. е. Высочайшего Указа о временных правилах о повременной печати) о помещении в печатном издании заведомо ложных сведений о деятельности правительственного учреждения или должностного лица, возбуждающих в населении враждебное к ним отношение. Но на этом история не закончилась.
В январе 1907 года последовал апелляционный протест прокурора Саратовского окружного суда в Саратовскую судебную палату, в результате которого было вынесено определение «считать Гейнриха по суду оправданным». Прокурор, подавший апелляционный протест, не нашёл в стихотворении «Гимн Столыпину» никаких конкретных заведомо ложных сведений¹². В новом приговоре Саратовского окружного суда утверждалось, что в опубликованном стихотворении «нет указаний на определённые позорящие обстоятельства служебной деятельности должностного лица, а содержится лишь вообще острословие, брань и оскорбление должностного лица». Предполагалось, что в таком случае только само оскорблённое лицо (П.А. Столыпин) могло подать иск на издателя журнала.
Дело «Карандаша» растянулось ещё на два года. И тольков августе 1909-го был вынесен окончательный приговор на основании указа Правительствующего Сената, направленного в Саратовскую судебную палату, в котором разъяснялась цель соответствующих статей закона о печати (целью их было «оградить общественный порядок от посягательства на него посредством публицистических злоупотреблений печати») и указывалось на неправильное, ограничительное толкование смысла статьи о сообщении заведомо ложных сведений в качестве конкретных, строго определённых действий, а не о деятельности должностного лица вообще. В итоге Саратовская судебная палата приговорила Гейнриха (повторно) к двум месяцам тюремного заключения.
После освобождения Константин Гейнрих продолжил революционную деятельность в Астрахани. С началом Первой мировой войны он, как германский подданный, был выслан в Германию.

Впоследствии издатель «Карандаша» вернулся уже в Советскую Россию, проживал в Астрахани, находился на партийной работе и в 1933 году вышел на персональную пенсию.

И только архивные документы сохранили беспристрастные свидетельства о весьма показательном для эпохи, крайне неоднозначном историческом опыте взаимодействия радикального сатирического издательского проекта с судебной системой и правительственными учреждениями в эпоху Первой русской революции.