Талант литератора — чутьё историка

Проблема исторической правды

Но при этом, насколько можно судить, проза Алексеева до сих пор не стала объектом научного внимания историков и историков литературы. Что служило основой его произведений? Откуда автор черпал свои сюжеты? Как работал с материалом, трансформировал его, придавал ему присущее только собственной художественной манере своеобразие? Обо всём этом в литературе имеются самые общие упоминания. Так, И.П. Мотяшов сообщает, что Алексеев, работая над своими первыми сочинениями, перечитывал огромное количество учебников, исторических исследований, монографий, «всё, что было написано к тому времени (речь идёт о начале 1950-х годов. — Д. Р.) для младшеклассников об отечественной истории»; впоследствии был непременным и неустанным читателем Исторической библиотеки, пользовался научными изданиями библиотеки ЦДЛ¹. «Начитывая» исторический материал, Сергей Петрович с определённого момента брал паузу, необходимую, по его собственному признанию, для того, чтобы «вырваться из плена» исторических источников и научных текстов, получив возможность творчески переработать их в художественные формы. Всё это важные, но очень мимолётные сведения. Они сообщают о процессе работы писателя очень эскизно, а о самом «ремесле», о тех «кирпичах», из которых строилось «литературное здание» (метафора самого Алексеева), — совсем ничего.

Насколько принципиально это знать нам, читателям? И особенно читателям — профессиональным историкам? Насколько вообще значимо понимать, на каком источниковом фундаменте строится художественная историческая проза?

Художественное произведение — не научное исследование; писатель-беллетрист не обязан строго следовать канве исторического события. Всем известен, например, принцип работы Александра Дюма-отца, для которого исторический факт был лишь «гвоздём», на котором висела созданная им картина — исторический роман. При этом произведениями великого француза зачитываются миллионы людей во всём мире уже второе столетие, но едва ли кому-то придёт в голову изучать по его сочинениям, например, историю Франции XVII века. Как говорится, кесарю — кесарево.
Тем не менее отношение к художественной исторической прозе в России было и остаётся совсем иным. Признавая за автором-беллетристом право на вольное обращение с исторической подоплёкой произведения, российский читатель (или зритель, если принимать в расчёт визуализацию художественного текста, полностью доминирующую в наши дни над вербализацией) вольно или невольно ждёт от исторической беллетристики некой исторической же достоверности. Этот феномен, как представляется, имеет в нашей культуре очень глубокие корни и обусловлен своеобразием развития русской литературы и науки. Если кратко и упрощённо охарактеризовать это своеобразие, то оно может быть сведено к тому обстоятельству, что модернизация русской литературы и становление в России научного знания модерного типа произошли почти одновременно и относительно поздно по сравнению с рядом других европейских стран. В результате русский интеллектуал XVIII — первой половины XIX века зачастую являл собой универсальный тип учёного и художника в одном лице. Даже в XIX столетии, когда русская культура стремительно вошла на равных в круг современных ей европейских культур, эта связь оставалась ощутимой (и весьма при этом органичной), а «человек пишущий» стал властителем дум.
Воистину, «поэт в России — больше, чем поэт». «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина ждали и читали как художественный текст; с другой стороны, литературный гений А.С. Пушкина с его обострённым историческим чутьём вполне мог подарить российской гуманитарной науке превосходного историка, не прервись жизнь поэта так рано. Почти неразрывная связь науки и искусства, высокая степень влияния исторического источника на историческую прозу, а исторической прозы на общественное сознание — одновременно и состояние модерной русской словесности, и предмет её постоянной рефлексии. Н.А. Полевой, литератор и критик, а также автор многотомной «Истории русского народа», вполне прочно «прописанный» в современной историографии², отчётливо выразил этот феномен в известном «Разговоре между сочинителем русских былей и небылиц и читателем» — предисловии к своему историческому роману «Клятва при Гробе Господнем» 1832 года³.
Проблема исторической правды в художественном тексте на историческую тему не потеряла своего значения и впоследствии, а в советское время, пожалуй, даже усилилась, возможно, потому, что на историческую беллетристику была возложена идеологически обусловленная популяризаторская миссия исторического знания.

Следует признать, что и сегодня художественные произведения на историческую тему (книги и кинопродукция) остаются едва ли не самым влиятельным каналом, питающим исторические познания массового читателя/зрителя, не имеющего отношения к истории по окончании средней школы.

Каково качество этих произведений, на основе чего они создаются? Эти вопросы приобретают совсем не праздный характер ввиду своего популяризаторского, дидактического, воспитательного воздействия на отношение граждан к прошлому, а значит, и к сегодняшнему дню нашей страны. Источниковедческое исследование такого рода произведений имеет и специальный, и общий смысл.

«Психологическая возможность описанного»

Сергей Петрович Алексеев был по образованию историком и педагогом. Хотя его приход в «Детгиз» и был в известной степени случайностью, он оказался там, как говорится, на своём месте и в своё время. Два самых первых опыта Алексеева как соавтора учебной книги по истории для начальной школы и первого сборника исторических рассказов для детей оказались очень удачными и позволили ему в полной мере реализовать знания, полученные в Чкаловском (Оренбургском) педагогическом институте. В рамках одной статьи было бы самонадеянным пытаться провести текстологический и источниковедческий анализ всего литературного наследия писателя — оно слишком обширно и обладает динамикой внутреннего развития. Поэтому сосредоточимся на первом сборнике его художественных рассказов. Такой выбор представляется тем более оправданным, что позволяет выявить, с чего начинал Сергей Алексеев как автор исторической беллетристики для детей.

Писатель Сергей Петрович Алексеев. 1983 год. Фото Владимира Савостьянова / ТАСС

Этот сборник, названный «Небывалое бывает», увидел свет в 1958 году и был посвящён эпохе Петра Великого, точнее, времени его правления между 1700 и 1704 годом⁴. Названием сборника и одного из помещённых в нём рассказов послужила несколько изменённая надпись, отчеканенная в 1703 году на медали в память захвата русским десантом с лодок двух шведских военных кораблей «Астрель» и «Гедан» в устье Невы 7 мая того же года: «Небываемое бывает».

Пожалуй, первое, что бросается в глаза, если оценивать рассказы С.П. Алексеева с позиций историка (или историка литературы), так это их сходство с историческим анекдотом как малым литературным жанром.

О последнем написано много, но как бы ни спорили специалисты о критериях жанровой принадлежности исторического анекдота, как бы ни делили его на фольклорные и литературные разновидности, как бы ни доказывали его сходство или несходство со сказкой, былью, басней и прочим, в итоге — для нашего повествования — важно выделить следующие маркирующие его моменты. Исторический анекдот — это короткая история об историческом, реально существовавшем персонаже в реальной пространственно-временной ситуации, не обязательно смешная (возможно, вообще не смешная), но всегда занимательная и содержащая поучительный итог. Исторический анекдот — это такая история, которая всегда претендует на достоверность, психологическую возможность описанного в ней события (как точно сформулировал Е.Я. Курганов). Наконец, солидаризируясь с уже упомянутым автором, исторический анекдот открывает, обнажает, разоблачает характер и поступки своего героя, причины и обстоятельства описанного события и т. п.⁵ Как представляется, все эти признаки вполне применимы и к рассказам С.П. Алексеева, а к рассказам о царе Петре и его времени — в полной мере.

Иллюстрация из сборника «Небывалое бывает». Художник Юрий Ракутин. 1958 год

Это впечатление — ощущение сходства рассказов «петровского цикла» и исторических анекдотов — побудило меня поставить вопрос о возможном источнике этих рассказов: исторических анекдотах о Петре. Как известно, они были собраны и опубликованы в сборниках тремя авторами XVIII века: Якобом Штелиным, Иваном Голиковым и Андреем Нартовым-младшим⁶. Работая с фондами Исторической библиотеки, писатель вполне мог ознакомиться с этими изданиями и заимствовать из них мотивы или сюжеты для последующей творческой переработки.
Кроме прочего, исторический анекдот по своей форме и сути — очень подходящая основа для подачи материала детской целевой аудитории.

Краткость, занимательность, простота изложения и одновременно смысловая насыщенность и яркость — это то, что делает анекдот доступным понимаю ребёнка.

Однако сплошной просмотр анекдотов из сборников Штелина и Голикова принёс разочарование. Анекдоты, собранные А.А. Нартовым, были мною отвергнуты, поскольку, несмотря на декларируемую составителем подлинность, из 162 анекдотов не более 35 можно признать за случаи, свидетелем которых мог быть непосредственно его отец А.К. Нартов, которому приписано составление сборника. Как доказал в свое время ещё Л.Н. Майков, первый издатель полного собрания анекдотов Нартова, значительная их часть была включена позднейшим составителем (вероятно, сыном А.К. Нартова) из литературных, в том числе французских, сочинений 1730-х — 1760-х годов и из каких-то устных преданий, авторство которых не установлено⁷.

Иллюстрация из сборника «Небывалое бывает». Художник Юрий Ракутин. 1958 год

Из 33 рассказов Алексеева лишь четыре имеют сходство мотивов с историческими анекдотами о Петре. Это рассказы «Государь, дозволь слово молвить» и отчасти совпадающий по мотиву «Пётр I владеет ремёслами» с анекдотом № 3 из сборника Штелина (в обоих случаях Пётр собственноручно работает в кузнице и изготавливает кованое железо); «Чему молодые бояре за границей учились» (мотив: «Пётр I экзаменует молодых дворян, вернувшихся из-за границы и воздаёт каждому по заслугам»), отчасти схожий с анекдотом № 77 из сборника Голикова; «Пусть все знают» (мотив: «Пётр I наказывает А.Д. Меншикова за казнокрадство»), отчасти соответствующий анекдоту № 97 из сборника Штелина; «Золотой рубль» (мотив: «Пётр I под видом простого шкипера проводит торговый иностранный корабль в Петербургскую гавань, а после предстаёт перед иностранцами в облике царя»), напоминающий анекдот № 29 из сборника Голикова.
При такой количественной скудости совпадений мотивов заметна и тематическая разница сборника рассказов Алексеева и сборников анекдотов о Петре Штелина и Голикова. Если у Алексеева из 33 рассказов 20 посвящены различным военным сюжетам, то в сборниках анекдотов, как это ни парадоксально, военная тематика, в том числе воспевающая храбрость Петра и его полководческие дарования, почти не встречается. В итоге стало ясно: если С.П. Алексеев и использовал сборники исторических анекдотов о Петре I, то крайне незначительно. Что же в таком случае послужило источником его вдохновения, сюжетной основой, «кирпичами» для строительства исторического повествования?

Бродячие мотивы петронианы

Неожиданную подсказку дали два рассказа из второй главы сборника: «Про боярские бороды» и «Чему молодые бояре за границей учились», объединённые сквозными персонажами — боярами Буйносовым и Курносовым и их детьми. Мотивы этих рассказов можно отнести к категории «бродячих» в массиве петронианы. В первом случае доминирующим мотивом выступает «Пётр I, принуждающий бояр к новшествам», во втором — уже упоминавшийся мотив: «Пётр I экзаменует молодых дворян, вернувшихся из-за границы и воздаёт каждому по заслугам».

Исторические события, лежащие в основе этих мотивов, в своё время произвели шоковое впечатление на современников, а потому прочно вошли в коллективную память в качестве основы разнообразных воспоминаний, баек и анекдотов.

Но в данном случае дело заключалось не в этом, а в фамилии одного из персонажей — боярина Буйносова. Из научной исторической литературы этот персонаж попасть на страницы рассказов Алексеева не мог — род Буйносовых, одна из ветвей князей Ростовских, к описываемым событиям пресёкся; они не были участниками или современниками перипетий петровского времени (боярского рода Курносовых не существовало вообще). Но вымышленный персонаж боярин Роман Борисович Буйносов, собирательный образ косной московской аристократии, низведённый Петром I до роли шута, фигурировал в другом тексте, С.П. Алексееву, бесспорно, известном, — в романе А.Н. Толстого «Пётр Первый»⁸.

Возможно, при более тщательном сравнении рассказов и романа таких интертекстуальных связей окажется больше. Все они соответствуют фрагментам из сочинения Толстого и выстроены в той же последовательности. Из этого с высокой степенью вероятности можно заключить, что «Пётр Первый» Толстого стал тем текстом, который вдохновил Сергея Алексеева на создание цикла петровских рассказов. А отдельные пересечения мотивов с историческими анекдотами стали, скорее, следствием не столько знакомства автора непосредственно с ними, сколько их использования в качестве источника Алексеем Толстым. (Известно, что среди научной литературы, которую использовал А.Н. Толстой в качестве исходного материала романа, были многотомные «Деяния Петра Великого» И.И. Голикова⁹, приложением к которым были «Анекдоты».)

Практика использования одного литературного произведения как основы другого — приём хорошо известный. Результатом такой переработки становились новые самостоятельные произведения, порой отличные по жанру, всегда — по фабуле, композиции, внутренним сюжетным линиям, даже по семантике, от произведения-источника.

Таким же образом можно определить отношение рассказов петровского цикла Алексеева и романа Толстого. Пожалуй, только два из них («Шведы выбросили белый флаг» и «Машкарадный бой») можно считать пересказом-адаптацией двух фрагментов толстовского романа. В первом описывается решающий штурм Нотебурга-Орешка, предпринятый отрядом русских солдат под командованием Меншикова. Рассказ даже в художественных деталях, таких как упоминание розовой шёлковой рубахи будущего фельдмаршала, мелькавшей сквозь пороховой дым на крепостной стене Нотебурга, напрямую адресует к соответствующему тексту Толстого.

Иллюстрация из сборника «Небывалое бывает». Художник Юрий Ракутин. 1958 год

Во втором речь идет о манёвре, предпринятом по предложению Меншикова при осаде Нарвы в 1704 году. Часть русских войск, переодетых в шведские мундиры, вводит в заблуждение коменданта Нарвы генерала Горна, принявшего их за подход помощи — корпуса Шлиппенбаха, и вынуждает первого предпринять вылазку-контратаку, приведшую к гибели части нарвского гарнизона. Рассказ отличается от первоисточника лишь манерой изложения. В остальных Сергей Алексеев демонстрирует удивительное мастерство семантической инверсии, перестановки сюжетных и смысловых акцентов, развития самостоятельных сюжетных линий и образов, едва намеченных или буквально угадывающихся в романе А. Толстого. Приведу лишь наиболее яркие из таких примеров.

Смещение акцентов, драматизация образов

В описании похода русских войск на Нарву в 1700 году, рисуя удручающую картину подготовки петровской армии к войне, А.Н. Толстой приводит эпизод, в котором царский возок следует за марширующими солдатами, наспех набранными, необученными и плохо экипированными:
«Нагнали полуроту солдат в бурых нескладных кафтанах, к ногам у всех привязаны пучки травы и соломы, — шли они вразброд, сталкиваясь багинетами».

В нём действие происходит после Нарвского поражения где-то в тылу. Находчивый поручик Вяземский, обучая неграмотных крестьянских рекрутов, догадывается привязать к их ногам сено и солому, чтобы научить их выполнять повороты направо и налево, и тем самым добивается в конце концов отличной строевой подготовки в своей роте. На смотре она становится лучшей, а поручик удостаивается похвалы царя. В коротком рассказе, основанном на фразе из толстовского романа, Сергей Алексеев создаёт яркую картину рождения новой регулярной армии. А из эпизода с гнилым сукном и избиением Меншикова разгневанным монархом получается рассказ «Пусть все знают». Это приговаривает Пётр, колотя своей знаменитой тростью зарвавшегося любимца при иностранных послах (так в рассказе).
Рассказ «Пусть сам чёрт воюет с такими солдатами» повествует об отчаянной храбрости русской гвардии во время разгрома 1700 года под Нарвой. Эти слова Алексеев вкладывает в уста шведского короля Карла XII, потрясённого несгибаемостью простых солдат противника. У Толстого тоже есть схожий эпизод. Лично возглавив атаку на редуты, защищаемые преображенцами и семёновцами, Карл сталкивается с таким яростным сопротивлением, что чуть не гибнет сам. Тем временем командующий русской армией герцог де Кроа (фон Круи в романе), деморализованный, как большинство его генералов и офицеров, врывается (по Толстому) в командирскую палатку и кричит: «Пускай чёрт воюет с этими русскими свиньями!»
Это вопль отчаяния: командующий потерял контроль над армией и стал свидетелем расправ нижних чинов над офицерами-иностранцами, чьей измене солдаты приписали своё поражение. Алексеев соединяет два эпизода, трансформирует фразу толстовского фон Круи, с иным смыслом приписывает её Карлу и получает в итоге совершенно иной художественный результат.

Рассказ раскрывает вызывающие невольное восхищение врага героизм и стойкость русских солдат, не изменяющие им даже перед лицом смерти.

Иногда автору достаточно единственного предложения: «Только что были посланы к королю Карлу парламентёры, — князь Козловский и майор Пиль, — но они наткнулись на своих солдат, были опознаны и убиты…», чтобы получился рассказ «Как майор Пиль смерть принял», из содержания которого, сюжетно схожего с процитированным отрывком, читателю становится ясно: офицеры-парламентёры были убиты солдатами не просто в порыве отчаянной ненависти к «изменникам». Солдаты, в отличие от офицеров, были настроены сражаться. Чуть-чуть смещённый смысловой акцент приводит к совершенно иному воспитательному воздействию (не будем забывать, что понимание воспитательного значения истории как таковой и, в частности, исторической художественной литературы были органично присущи мировоззренческим установкам С.П. Алексеева).
Тема ненадёжности офицеров-иноземцев, их нежелания чрезмерно рисковать ради интересов России, психология наёмников, в общем-то равнодушных к замыслам и решительности Петра, свойственная роману Толстого, нашла развитие в рассказах Алексеева и отразилась не только в сюжете с майором Пилем. В роли такого иноземца выступает в рассказе «Кто трусит — ступай в обоз» генерал-инженер Алларт (вслед за Толстым Алексеев называет его Галлартом).

Иллюстрация из сборника «Небывалое бывает». Художник Юрий Ракутин. 1958 год

В романе Пётр проводит натурную рекогносцировку крепостных укреплений Нарвы (1700 год) под обстрелом шведов, а сопровождающий его Галларт постоянно напоминает Петру об опасности и просит выйти из зоны поражения. В рассказе мы вновь видим семантическую инверсию. Пётр буквально вынуждает Галларта отправиться вместе с ним под стены Нарвы. Генерал отчаянно трусит и при первом пушечном выстреле со стороны шведов бросается в грязь. Царь поднимает его из лужи и на упрёки генерала, что, мол, не царское это дело — шагать под пулями, отвечает, мол, что делать, если нельзя положиться на помощников! Война не ждёт, а кто трусит, тот пусть отправляется в обоз. Галларт обижается и уходит.
Но приведённые примеры показывают опору того или иного рассказа на какой-то более или менее сюжетно оформленный фрагмент романа. Талант Сергея Алексеева — писателя, педагога, историка — мог, как представляется, и из бессюжетного описания, просто передающего настроение момента, вызвать к жизни глубоко драматичный образ.
«Солдатам то и дело приходилось, навалясь, вытаскивать из грязи телеги и пушки, — описывает А. Толстой поход русского войска под Нарву в 1700 году. — Много дней дул ветер с запада, куда медленно, растянувшись на сотню вёрст, двигались войска генералов Вейде и Артамона Головина <…> Когда огибали Ильмень-озеро, вздутые волны, хлынув на луговой берег, потопили много обозных телег».
И вот из этого безотрадного пейзажа под пером Алексеева возникают жанровые, почти верещагинские, полотна: рассказ «Капитан бомбардирской роты», повествующий о том, как неузнанный солдатами царь в капитанском мундире, делящий с ними все тяготы похода, помогает канонирам вытаскивать из грязи застрявшую пушку; и пронзительный по своему настрою рассказ «Поход» о «робком солдате» Иване Брыкине, заурядном деревенском парне, заболевшем во время марша, отправленном в обоз и утонувшем на обозных телегах во время разлива Ильменя. «Не он первый, не он последний — много тогда по пути к Нарве солдат погибло», — завершает рассказ автор. Этот и близкий ему по духу рассказ «Город у моря» (о мальчике Никитке, сыне одного из плотников — строителей Петербурга, умершего от нечеловеческих условий жизни рабочих) становятся реквиемом всем безымянным жертвам великих преобразований, «негероическим героям». Напоминанием о цене реформ — вопросе, поднятом в научной исторической литературе лишь в конце ХХ века в трудах Е.В. Анисимова¹⁰.

«…потому что так должно быть»

В случае с рассказами из сборника «Небывалое бывает» подобную роль сыграл роман «Пётр Первый». Для С.П. Алексеева этот роман был выбран опорой, видимо, потому, что писатель, обладавший профессиональной подготовкой историка, оценил основательную документальную проработку, лежавшую в основе толстовского произведения. Наверное, не последнюю роль сыграла художественная мощь романа, концептуальная созвучность идей, заложенных в нём, собственным взглядам писателя. Даже если бы Сергей Алексеев просто переложил фрагменты этой книги на язык, доступный детям, в этом уже был бы свой смысл.
Но, как я пытался показать, петровские рассказы С.П. Алексеева — первый его писательский опыт — получились вполне самостоятельным произведением. Найденная им форма изложения, ярко выраженная концептуальность, увлекательный стиль и воспитательный потенциал сделали их заметным и свежим явлением отечественной исторической беллетристики, адресованной детям.
В них писатель без излишней назидательности, без фальши, к которой так чутко детское восприятие, без казарменной казёнщины сумел показать своим юным читателям, что прошлое их страны, их народа, их самих, наконец, очень интересно и заслуживает самого пристального внимания. Что это прошлое было когда-то настоящим для таких же, как они, взрослых и маленьких людей, трусливых и героических, умных, гениальных, глупых, нелепых, обычных — разных. Что и они, сегодняшние, тоже делают историю своей страны, и что в их силах стремиться быть лучше, чтобы и страна была лучше, потому что это правильно, потому что так должно быть.
В этих рассказах (со временем их тематика ширилась, а мастерство автора росло) проявилась та самая психологическая возможность описанного, которая, как упоминалось выше, свойственна историческому анекдоту, и поэтому они оказались исторически правдивы, сколько бы в них ни содержалось художественного вымысла.