«СВЯЗЬ ПО ЦЕПИ» ПОДПОЛКОВНИКА ПАВЛОВА

Василий Ефимович Павлов

Офицер 24-го Симбирского пехотного полка в Первую мировую войну, один из самых известных офицеров-марковцев в Гражданскую войну, он был также активным участником политической деятельности в эмиграции. «…Будучи трижды раненым и награждённым орденом Св. Георгия Победоносца, — писали о нём сослуживцы, — [он] прошёл всю страду русской армии почти от начала до самого конца, что обогатило его большим боевым опытом и познанием психологии русского офицера и солдата»¹. В оставленном им документальном наследии — подробные летописи двух полков, Симбирского и Марковского, рассказы об их участии в борьбе за Великую, Единую и Неделимую Россию, о монархических убеждениях автора, которым он оставался привержен до конца своих дней. Труды Павлова и поныне остаются в разрозненном виде, существенная часть их так и не опубликована, а какая-то часть, вероятно, навсегда утрачена.

Павлов родился 25 февраля 1895 года в Смоленске². Происходил он из крестьянской семьи. Его отец Ефим Павлов в 1910-е годы служил фельдфебелем во 2-м пехотном Софийском полку, расквартированном в Смоленске. В родном городе Павлов в 1913 году окончил 1-е Александровское реальное училище. По его словам, «пахло войной», и он поступил в Алексеевское военное училище в Москве, откуда был выпущен с досрочным производством в чин подпоручика 1 октября 1914 года³. В возрасте 19 лет Павлов, как и другие офицеры военного времени, сразу получил назначение на фронт и оказался в 24-м Симбирском генерала Неверовского полку. (Имя генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского (1771–1813), участника Наполеоновских войн, было присвоено полку в 1912 году.) К тому времени полк фактически формировался заново. С началом Первой мировой в составе 6-й пехотной дивизии 15-го армейского корпуса 2-й армии полк участвовал в Восточно-Прусской операции и понёс во время боёв в Восточной Пруссии очень большие потери.
В декабре 1914 — январе 1915 года Симбирский полк восстанавливался в Могилёвской губернии, в лагере у Гомеля, где его пополнили 15 офицеров, выпускников Александровского и Алексеевского военных училищ. Среди них был и Павлов, получивший назначение младшим офицером в 11-ю роту полка⁴. По оценке общавшегося с Павловым в эмиграции
Н.Н. Рутыча, «…молодой подпоручик обучал не только новое пополнение, но и формировал младших командиров из оставшихся в полку кадровых солдат»⁵.
31 января 1915 года Симбирский полк в составе частей 15-го армейского корпуса выступил на фронт. Во время боя в ночь 14 февраля под крепостью Гродно Павлов был впервые ранен. Ранение оказалось лёгким, и ему удалось благополучно покинуть поле боя с помощью чинов своей роты⁶. К 25 февраля он вернулся в полк. За эти первые бои у крепости Гродно Павлов 14 сентября 1915 года был награждён орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость»⁷.
Спустя немногим более полугода после прибытия на фронт из училища, в июле 1915 года, Павлов был уже в должности командира 14-й роты.
А 9 июля был ранен у деревни Недржвица-Дужа и «отправлен для лечения внутрь империи»⁸, возвратившись в полк 14 августа.
Осенью 1915 года Павлов получает две боевые награды — орден Св. Анны 4-й степени (Аннинское оружие)⁹ и орден Св. Георгия 4-й степени — за то, что «в бою 7 июля 1915 года у д[еревни] Недржвица-Дужа (…) первый бросился на помощь уже окружённому соседнему батальону, штыками выбил противника из наших окопов, воодушевил своим примером соседние части и, ведя далее энергичное наступление, обратил противника в беспорядочное бегство, захватив около 600 пленных»¹⁰. Произведённый 3 марта 1916 года в поручики, Павлов 24 марта высочайшим приказом был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени¹¹. Осенью 1916 года, получив чин штабс-капитана¹², Павлов командовал сначала 4-м, а затем 2-м батальоном Симбирского полка.
Несмотря на то, что к концу 1916 года полк подошёл в хорошем состоянии, всё же, по характеристике Павлова, «…моральная угнетённость [в нём] с конца прошлого года ещё была (…); носились какие-то предчувствия и слухи, препятствующие установлению душевного спокойствия, и которые, наконец, вылились в реальность — в революцию! (подчёркнуто. — Прим. авт.)»
Известие о начале Великой российской революции стало настоящим шоком для Павлова, убеждённого монархиста. «В абсолютном молчании, потрясённые, возвращались офицеры к своим ротам, — вспоминал сам Павлов. — Россия — без царя, армия — без верховного вождя, без императора! Как же дальше? Ведь тут пахнет бунтом… и это во время войны?!»
Демократизация в армии уже весной привела к потере в полку дисциплины. На протяжении долгого времени произведённый в 1917 году в капитаны Павлов почти в одиночку противостоял разложению полка, принимая суровые меры против братаний с противником. В 1917 году в его 2-м батальоне было наибольшее в полку число разного рода эксцессов, связанных с борьбой за дисциплину. С одной стороны, благодаря настойчивости и жёстким мерам Павлов сделал свой батальон наиболее боеспособным и дисциплинированным, с другой — доставалось это дорогой ценой и в целом резко контрастировало с общим разложением других частей.

Первая полоса «Петроградского листка»

Плакат, выброшенный немцами из окопов в первые дни русской революции

Полковой митинг, созванный большевиком Михайловым, призывавшим солдат к братанию

Ко времени Корниловского выступления для личного состава полка Павлов был одним из наиболее «контрреволюционных» офицеров. Непримиримый к революционным порядкам в армии, он во время Корниловского выступления чуть не стал жертвой расправы со стороны подчинённых. 10 сентября 1917 года его противостояние с личным составом батальона вылилось в открытое столкновение: попытки вывести роты на занятия встретили открытое сопротивление. Толпа солдат едва не растерзала Павлова. Офицеры и несколько солдат с трудом смогли отбить его.
От расправы как Павлова, так и многих других офицеров спасли тогда действия представителей армейской революционной демократии. На следующий день в полк прибыли представитель военно-революционного комитета 15-го армейского корпуса и корпусной судебный следователь. Член комитета корпуса сумел убедить солдат, что Павлова ждёт следствие и суд и вывез его из расположения полка для заключения под арест при штабе армии в местечке Будслав; позднее он был переведён в Полоцк. В конце декабря 1917 года Павлов рядовым был отправлен в полк и оказался в 4-й роте 111-го Донского полка, входившего в состав 28-й пехотной дивизии. В конце января 1918 года он был демобилизован¹³.
В феврале 1918 года Павлов вернулся домой в Смоленск. В описании жизни неизвестного офицера, опубликованном в сборнике «Марковцы в боях и походах в освободительной войне за Россию», без труда можно узнать Павлова: «Возвращаются по своим домам демобилизованные офицеры. Напрасно их страстное желание знать о событиях. Очевидно только одно: советская власть крепнет»¹⁴. Смоленск Павлов покинул в конце марта 1918 года, решив присоединиться к Добровольческой армии.
Вопреки распространённому мнению, Павлов не был участником Первого Кубанского «Ледяного» похода Добрармии¹⁵, присоединившись к добровольцам уже после его завершения на Дону. В пути из Смоленска на юг он имел на руках документы демобилизованного чина 111-го пехотного Донского полка¹⁶, рассчитывая присоединиться к Добровольческой армии, местоположение которой ему не было известно. В своих воспоминаниях Павлов оставил интересные подробности о своей дороге на Дон.
Приезд Павлова в Ростов-на-Дону 28 марта 1918 года совпал с ожесточёнными боями Добровольческой армии за Екатеринодар и началом выступления донских казаков против советской власти. Донская советская республика в конце марта – апреле 1918 года оказалась в тяжёлом положении из-за антисоветских восстаний и приближения к Дону германских оккупационных войск. Повышенная бдительность на улицах города грозила потенциальным контрреволюционерам арестом и расправой. Позднее Павлов перебрался на станцую Каменская, где провёл больше двух недель, был арестован, сумел бежать и спасся после прихода германских оккупационных войск.
В Добровольческую армию Павлов смог записаться уже после окончания её Первого Кубанского похода, во второй половине мая 1918 года, в Новочеркасске. Оказавшись в Офицерском полку (с 13 июня — 1-м офицерском генерала Маркова пехотном полку) на положении рядового, капитан Павлов, несмотря на избыток в нём офицеров, вскоре получил назначение на командную должность¹⁷. 30 июня 1918 года Павлов был назначен помощником командира 7-й роты полка, а 21 июля — командиром 7-й роты. В составе полка он провёл весь Второй Кубанский поход и почти полностью — период боёв за Армавир и Ставрополь в сентябре–ноябре 1918 года.

Группа Марковцев, выписывающихся из госпиталя в Кисловодске. В глубине СПРАВА — В. Е. ПАВЛОВ.
ВЕСНА 1919 ГОДА

17 ноября в бою под деревней Коноковкой Павлов был ранен и эвакуирован для лечения¹⁸, до конца 1918 года возвратившись в полк. В феврале 1919-го в Донбассе Павлов вновь был ранен и вернулся в состав Добровольческой армии уже в начале июня 1919 года в Купянске, получив назначение командиром 5-й роты 1-го офицерского генерала Маркова полка¹⁹.

После того как осенью 1919 года при развёртывании марковских частей был сформирован 3-й офицерский генерала Маркова полк, Павлов был назначен командиром его 3-го батальона ²⁰. С 1 по 21 ноября Павлов был временно исполняющим обязанности командира полка.

Марковцы. Лето 1919 годА

Пережив в составе полка два разгрома Марковской пехотной дивизии — в декабре 1919-го у села Алексеево-Леоново (ныне — город Торез на Донбассе) и в феврале 1920-го у станицы Ольгинской, — Павлов на протяжении большей части 1920 года оставался командиром его 3-го батальона. Во время боёв в Северной Таврии летом 1920-го он, наконец, получил производство в чин подполковника. Конфликт с назначенным в августе 1920 года командиром 3-го Марковского полка подполковником
Д.П. Никитиным привёл к тому, что Павлов покинул полк и перевёлся в запасной батальон дивизии, на основе которого предполагалось развёртывание 4-го Марковского полка²¹.
После эвакуации Русской армии генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля из Крыма и переформирования Марковской пехотной дивизии в одноимённый полк он оставался в его составе и в Галлиполи принял командование 12-й ротой полка. С переездом Русской армии из Галлиполи в Европу он жил на протяжении 1922–1925 годов в Болгарии, переехав затем во французский Гренобль. В 1920 – 1930-х годах он активно занимался общественной и политической деятельностью, играя заметную роль в жизни русской военной эмиграции.
В 1950-х годах поселившись в пригороде Парижа Клиши Павлов сконцентрировался на военно-исторической деятельности. Несколько лет его жизни ушло на подготовку и написание начатой марковцами ещё до войны работы по составлению полковой истории. В 1962 и 1964 годах в Париже вышли в свет два тома книги «Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917–1920 гг.»
Составленная Павловым история марковских частей, несмотря на гибель собранных в 1920–1930-х годах документов, по количеству привлечённых материалов и глубине их анализа превосходит все аналогичные издания, созданные чинами полков в эмиграции. Павлов скромно указывал, что
«…отсутствие официальных документов, за невозможностью их вывезти из России, а во время Второй мировой войны из Болгарии, привело к тому, что книга написана на основании частично разных книг, изданных за рубежом, а главным образом, на базе личных воспоминаний участников борьбы, их сохранившихся дневников, записных книжек… и составленной на таковой же базе в 1933 г. “Истории Марковской артиллерийской бригады”. Поэтому книга в своём заглавии избегла слова “история”, что, однако, не лишает её характера исторического». Свои воспоминания о Гражданской войне ему предоставили свыше 100 марковцев, среди офицеров — генерал-лейтенант П.К. Писарев, полковники А.Г. Биттенбиндер, Д.А. Марченко, С.Н. Ряснянский,
М.Ф. Савельев, Б.А. Фриде и др.
Немалую часть издания составляют воспоминания самого Павлова. Читатель, не знакомый с его биографией, едва ли сможет выделить фрагменты книги, в которых Павлов писал о самом себе. Как правило, он приводил только первую букву своей фамилии — «П.» (и то не всегда) и писал о себе в третьем лице; это характерно для всех его воспоминаний — как опубликованных, так и до сих пор не изданных. Только при описании отступления Марковской пехотной дивизии в ноябре 1919 года, когда он временно командовал 3-м полком, Павлов полностью приводит свою фамилию.
Выход истории марковцев стал событием для русской военной эмиграции²², большая часть которой к этому времени посвятила себя военно-исторической и военно-мемориальной деятельности. Полковник А.А. Левицкий, высоко оценивая двухтомник, написал на него рецензию, опубликованную в «Военной были» в 1964 году²³.

План-схема города Галлиполи с расположением русских объектов. 1921 год.
Опубликована в книге «Русские в Галлиполи». Берлин. 1923 год

Лагерь в Галлиполи

Генерал Кутепов на занятиях. Галлиполи

Первый эшелон в Болгарию. — перед погрузкой

Двухтомник «Марковцы в боях и походах» оказался своего рода вершиной военно-исторической деятельности Павлова. В то же время работа над двухтомником послужила началом конфликта Павлова с командованием. В 1960-е годы, по его словам, «…начались нелады с председателем объедения полковником [Б.В.] Р[ябухиным] из-за ведения дел в объединении и главным образом из-за текста составленной мной по собственной инициативе [“]Истории полка — дивизии[”], приведшие в конце концов к разрыву с начальством. Однако я не был исключён ни из Объединения марковцев, ни из РОВСа, а, хотя и был объявлен “потерявшим доверие” однополчан и малой частью поставлен под “бойкот”. Большинство же осталось ко мне вполне благожелательным, и оно связано с выпускаемым мною печатным органом — “Связь по цепи марковцев”, вышедшим с 1967 года в 32-х номерах. Так и в такой атмосфере взаимоотношений с начальством и соратниками пребываю я теперь в 1974 г.»²⁴

ДВА ТОМА КНИГИ ВАСИЛИЯ ПАВЛОВА «МАРКОВЦЫ В БОЯХ И ПОХОДАХ ЗА РОССИЮ В ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ ВОЙНЕ. 1917–1920». ПАРИЖ. 1962 ГОД

Упомянутый Павловым информационный бюллетень «Связь по цепи марковцев (неофициальный орган связи по цепи белых воинов)», выходивший в 1966–1984 годах, сегодня известен лишь немногим профессиональным историкам. Между тем, он стал одним из последних военно-исторических изданий русского зарубежья, в которых стараниями Павлова регулярно публиковались воспоминания участников Белого движения, отрывки из переписки, мнения по разным вопросам и публицистические статьи. Немалое место занимали и отзывы самих марковцев о двухтомнике Павлова²⁵. К 1984 году было издано 70 номеров этого бюллетеня, выпущенных личными трудами издателя.
В 1972–1982 годах в «Связи по цепи марковцев» Павлов предпринял попытку публикации своих личных воспоминаний. С разной степенью подробности он рассказал о своей жизни, начиная с детства и юности в Смоленске, заканчивая годами Второй мировой. Воспоминания публиковались нелинейно — он то забегал вперёд, то вновь возвращался к Первой мировой или детству. По своему содержанию эти воспоминания более откровенны и заметно отличаются от тех отрывков, которые были ранее опубликованы автором в составе книги «Марковцы в боях и походах».
В начале 1970-х Павлов опубликовал в нескольких номерах журнала «Военная быль» ещё одну свою работу, посвящённую истории 24-го пехотного Симбирского генерала Неверовского полка²⁶, в которой использовал свой дневник и обширный круг воспоминаний сослуживцев. Вышедший в «Военной были» рассказ о жизни симбирцев в годы Первой мировой войны был уже второй попыткой Павлова рассказать о своём родном полку. По всей видимости, версия воспоминаний была написана им после окончания работы над «Марковцами в боях и походах».
Первый же вариант истории симбирцев был подготовлен Павловым ещё в 1920-е годы. В составе Пражского архива в 1945 году эта первая рукопись оказалась в СССР. Ко времени работы над публикацией для «Военной были» она была уже недоступна для Павлова. Тем не менее, он сумел в существенной степени восстановить ранее собранный материал, опираясь преимущественно на собственные тексты и память. В силу этого вышедшая в 1971 году в Париже публикация — в больше степени его личные воспоминания, чем полковая история. Написанная им в 1920-х годах версия отличается существенно большей полнотой и наличием ряда сюжетов. Среди них — подробные характеристики командиров полков, жизни его подразделений, революционного 1917 года в армии и др. Очевидно, что при сборе материалов в 1920-х годах Павлов изначально планировал подготовку именно полковой истории. В настоящее время она хранится в Государственном архиве Российской Федерации²⁷.
Василий Ефимович Павлов скончался 26 декабря 1989 года²⁸ в доме для престарелых города Шель (недалеко от Парижа). Отпевание состоялось в храме Христа Спасителя в Аньере, похоронен он на кладбище города Клиши²⁹. На десять дней раньше умерла его жена Татьяна Григорьевна³⁰.

По сей день неизвестна судьба его личных документов — дневника, а также обширного архива марковских частей, послужившего основной для составления двухтомника «Марковцы в боях и походах».

В продолжение начатой в прошлом номере Вестника «Воронцово поле» темы русской армии в 1917 году предлагаем вниманию читателей одно из писем к В. Е. Павлову его сослуживца по 24-му пехотному Симбирскому полку, штабс-капитана Е. Боженова, написанное 9 мая 1932 года из небольшого французского городка Ла-Лонд-ле-Мор на юго-востоке Франции³¹. В нём Боженов рассказывает о своей службе в полку в 1917 году и о вынужденном уходе из него под давлением революционно настроенных солдат.

Одно из писем к В. Е. Павлову его сослуживца
по 24-му пехотному Симбирскому полку,
штабс-капитана Е. Боженова,
написанное 9 мая 1932 года

Дорогой Василий Ефимович!
Вы простите меня напомнить Вам о том, как я вынужден был уехать из полка в 1917 г. С того времени прошло уже много лет, было много переживаний, и все подробности этой скандальной истории уже не хранятся в моей памяти, кое-что осталось в чувствах, чего нельзя, пожалуй, и забыть.
Помнится, в середине марта 1917 г. я вернулся из отпуска, весть о революции уже разнеслась повсюду, и революция уже оказала своё пагубное влияние на умы почти всех солдат полка. Я говорю солдат, ибо революция не оказала, мне думается, этого убеждения [я] всегда был, решительно никакого влияния в отрицательном отношении на офицеров [24-го пехотного] Симбирского полка.
В конце марта я был назначен командующим 7[-й] ротой (бывшей 15-й), до того был младшим офицером в 5[-й] роте (б[ывшей] 13[-й]).
С первых дней службы в 7[-й] роте мне пришлось столкнуться с фельдфебелем этой роты (кажется, подпрапорщиком) [Г.И.] Чалик. Подробностей, с чего начались у нас недоразумения, я совершенно не помню. Вероятно, моей виной было — моя молодость, неопытность, непонимание психологии людей, непонимание происходящих событий и незнание, что такое революция. Моей виной было то, что я ничего знать не хотел, а требовал службу, как я понимал её и как меня учили. Быть может, были с моей стороны и шероховатости, невольные ошибки, но вся моя мысль была направлена служению Родине.
По своей молодости и своей неопытности я не мог определить, что представляет из себя подпрап[орщик] Чалик. Помню прекрасно — он наперекор шёл моим требованиям и не желал нести службы. Я вынужден был подать рапорт с перечислением некоторых действий фельдфебеля роты, подрывающих и нарушающих дисциплину.
Вскоре последовал приказ по полку о переводе его в 1-ю роту. Через короткий промежуток времени, когда полк был на позиции у озера Досеже (так в тексте; соотнести с известными озёрами не удалось. – Ред.), чины роты пригласили меня на общее собрание роты. По прибытии моём к роте, собравшейся у одной землянки, кто-то из членов комитета прочитал мне написанное уже «постановление» роты ходатайствовать перед полковым комитетом о смещении меня с должности к[оманди]ра роты. Вернувшись в свою землянку, я сейчас же написал рапорт с просьбой отрешения меня от командования ротой и о переводе меня в другую часть.
Дней через десять полковой митинг потребовал под угрозой поднятия на штыки (так мне, по крайней мере, рассказывали — я в тот день был членом поверочной комиссии полковых сумм и был в обозе II разряда) от командира полка [полковника С.М. Волкова] моего отрешения, о чём и было отдано в приказе на следующий день (9 июня я был назначен младшим офицером в 9[-ю] роту, где, пробыв очень короткий период времени (вероятно 2–3 дня), я был назначен в распоряжение штаба III армии на время боёв под Сморгонь — Крево). По возвращении своём из командировки (в половине июля) я был назначен отчасти по моей просьбе младшим офицером 5[-й] (13[-й]) роты. Если не ошибаюсь, шт[абс-]кап[итан] [Г.] Перелыгин — командир 5[-й] роты — в середине августа убыл из полка по болезни, и я остался вр[еменно] командующим 5[-й] ротой.
С почти всеми членами 5[-й] роты я был знаком по прежней службе — до назначения меня командующим 7[-й] ротой. Как мне казалось и кажется, особой злобы по отношению ко мне не было со стороны членов роты, хотя и были некоторые недоразумения, напр[имер] назначение двух нежелательных солдат в обоз (это было в [19]17 г.), что было сочтено за недоверие им и... (я не знаю, как высказать).
В общем, в роте ничего не было, что заставляло бы меня уходить из неё. Хотя и положительного ничего не было. Если не ошибаюсь, 28 авг[уста] командир б[атальо]на рано утром пригласил к себе в землянку (б[атальо]н был на позиции и 5[-я] рота, во главе коей я считался — фактически был кто-то другой, комитет или и[сполняющий] д[олжность] фельдфебеля, или ещё кто, я не могу сказать), где сообщил полученные вести полковым радио о выступлении генерала Корнилова. К[оманди]р б[аталь]она просил передать об этом в роте через ротный комитет. Так я и поступил. Вернувшись к расположению роты, левым флангом упирающейся в озеро Нарочь, я передал об этой вести комитету с просьбой передать об этом всем чинам роты. В тот же день вечером, только что поднявшись со сна
(я в этот период времени ложился спать в 8–9 часов утра и поднимался в 4–5 часов вечера), я стал обходить окопы. Встретив одного солдата, я хотел проверить, знает ли рота о происшедшем в Ставке, спросил у него, известно ли ему о происшедших событиях. Получив от него отрицательный ответ, я позвал к себе ротный комитет и требовал об осведомлении чинов роты о происшедшем.
В ту же ночь, обходя караулы и дозоры, я встретился вновь с тем солдатом, что и вечером. На сей раз разговор вели мы на ту же тему — о выступлении ген[ерала] Корнилова, о происходящих событиях вообще
(т. е. о революции) и о тяжёлом положении России. Моими последними и заключительными словами были: «Быть может, ген[ерал] Корнилов спасёт положение России, но мы присягнули Вр[еменному] правительству и должны быть верны ему».
На следующий день к вечеру я проснулся и вышел оправиться. Здесь встречает меня солдат — посыльный и[сполняющего] д[олжность] фельдфебеля — и сообщает мне, что ротный комитет просит меня явиться к нему. На моё возражение, что ротный к[омите]т может явиться ко мне, последовал ответ, что комитет убедительно просит о моём прибытии. Я отправился сию же минуту, даже не умывшись. Ротный комитет имел свою резиденцию в землянке фельдфебеля. Последний в комитете играл большую роль, хотя он был или просто членом к[омите]та, или иногда, и не будучи членом к[омите]та, оказывал большое, решающее влияние на комитет, и открыто от имени комитета никогда не выступал. Это был мл[адший] у[нтер-]о[фицер] Бурчак (б[ыть] м[ожет] я не совсем правильно сообщил его фамилию, но близко к действительности). Он родом из Ладовской Балки Ставропольской губернии, к моменту революции был отделённым в том же звании исполняющим обязанности фельдфебеля (т. е. мл[адшего] у[нтер-]о[фицера]).
Здесь, в землянке фельдфебеля, был в полном составе ротный комитет, фельдфебель, солдат, с которым я беседовал накануне, ещё некоторые лица, руководившие делами, если так можно выразиться, роты. Вокруг землянки расположилось с винтовками в руках, как будто для чистки их, много солдат роты. Здесь, в землянке фельдфебеля, начался допрос меня по поводу ночного разговора с солдатом. Оказывается, о чём я узнал позже, об разговоре моём с солдатом был осведомлён полковой комитет, который предложил ротному к[омите]ту арестовать меня, как «приверженца» Корнилова, и препроводить в полковой комитет. На «допросе» меня спасли мои заключительные слова, сказанные солдату — напоминание о присяге Вр[еменному] правительству и слова о верности присяге. Полковой к[омите]т бросил ротному к[омите]ту упрёк в трусости. Этот упрёк как бы в недостаточности революционности, как бы неверности революции, и послужил к дальнейшим действиям ротн[ого] к[омите]та и вообще преследованиям меня.
Как-то однажды был выдан полку белый хлеб. Порции белого хлеба были выданы всем чинам роты, кроме меня. Это и послужило поводом для поднятия вопроса о выходе из невозможного, невыносимого, ненормального положения. Я читал приказания о переводе офицеров в резерв чинов. Мне, совершенно молодому офицеру, в чине обер-офицерском, было стыдно, позорно и недостойно просить о переводе в резерв чинов. Иного выхода я не находил, а потому терпел и молчал. История с хлебом дала мысль подать рапорт о переводе в другую часть, указав моё положение в роте. По этому моему рапорту командующий
[7-й] армией ген[ерал]-лейт[енант] [Я. К.] Цихович (возможно, я неправильно произношу его фамилию) прикомандировал меня впредь до перевода к III пех[отному] Донскому полку, куда я прибыл вероятно 9 октября 1917 г.
Ещё в бытность мою в Симбирском полку, я получил командировку
во 2[-ю] Кавказскую казачью дивизию, как инструктор по пешему строю. Эта командировка была предложена мне, дабы избавить меня от преследований. В чём заключались эти преследования — перечислить я не могу, касалось более моральной стороны, не было дисциплины, не было почитания, как начальника. Физически они заключались в том, что мой отъезд в командировку был задержан на один день, комитет наложил veto, в том, что из-за меня была брошена бомба в землянку батальонного командира и в том, что по моему отъезду из полка в полку произошло избиение офицеров б[атальо]на, якобы виновников моего отъезда и как поддерживающих меня или толкающих меня (не знаю, какое слово употребить — сказать «к контрреволюции» по сути будет близким, но слишком громким).
Вот те случаи, кои произошли между солдатами мне подчинёнными и мною в 17[-м] году в Симбирском полку, и те мотивы недоразумений, как мне казалось. Может быть, были и иные, но я о них не знал.