Светлейший в тени восходившего «солнца»

Отношения между этими тёзками в лицее и после его окончания могут стать темой отдельной книги (да и написано уже немало), но абсолютно разные по характеру и стремлениям Александры вынуждены были стать товарищами хотя бы на время. Лицей был тесен, комнаты похожи на камеры, и каждый знал каждого как облупленного. Всем соученикам было ясно видно, что оба Александра рождены стать лучшими, но каждый — в своём деле. Пушкин, похоже, уже в юности чётко осознавал, что учится с будущим светлейшим. Он дал Александру Михайловичу характеристику, которая сопровождала того всю жизнь и неизменно вспоминается поныне: «питомец мод, большого света друг, обычаев блестящий наблюдатель».

Царское Село. Лицей. Рисунок Пушкина на черновике VIII главы «Евгения Онегина»

Блестящий наблюдатель — это ещё и про отличную, даже среди выдающихся лицеистов, память и врождённые способности к анализу. В списке выпускников лицея Александр Горчаков числился под почётным номером 1. Пушкин на первых порах не раз искал у него одобрения, поэт дважды обращался в стихах именно к Горчакову, которого преподаватели называли учеником «с чертами гения», не раз упоминал его в строфах своих творений. Показал ему поэму «Монах» — юношескую, незрелую. Горчаков разнёс её в пух и прах, и Пушкин согласился, смирился, стал работать дальше — фактически, над ошибками. А ту злосчастную рукопись отдал Горчакову — сжечь, ибо сам не решился. А потом...

Пушкин на экзамене в Царском Селе 8 января 1815 года. Художник Илья Репин. 1911 год

Пути их разошлись, и если поэт, вдохновлённый «стариком Державиным», пустился в плаванье вдоль берегов родных, то молодой Горчаков, как от него и ожидалось, стал блестящим дипломатом. Два года изучал Европу, как сейчас сказали бы, методом включённого наблюдения, состоя близко при прославленном министре иностранных дел графе Карле Васильевиче Нессельроде, а потом много лет занимал весьма скромные должности секретаря русского посольства в Лондоне и Риме. Домой, в Петербург, только наезжал. Но вот важная деталь: случайно оказавшись на родине не в самый подходящий для отпуска час — во время восстания декабристов в 1825 году, Горчаков встретился с Иваном Пущиным — другом своим и другом Пушкина со времён лицея. Пущин был одной из наиболее ярких фигур среди декабристов, а позже стал одним из самых известных каторжан. Но тогда его ещё можно было спасти, и карьерный дипломат Горчаков поставил дружбу выше закона. Он предложил Пущину помощь в организации побега в Лондон: выправить документы — и скорее туда, подальше от «мундиров голубых», в Англию! Пущин, однако, ценил дружбу не меньше и, поблагодарив, отказался предать товарищей по восстанию. Горчаков же, которому не в чем было себя упрекнуть, вернулся в Европу и продолжил службу в МИДе.

Восстание декабристов на Сенатской площади, 1825 год. Художник Карл Кольман, 1830-е годы

С Пушкиным они иногда ещё виделись. Спасённый зайцем от участия в восстании, суеверный поэт в Европу был не ездок, но, когда «питомец мод» возвращался в родные пенаты, они встречались. Общего между ними становилось с каждым годом всё меньше, но главное — воспоминания о Царском селе — оставалось с ними... Потом Горчаков напишет: «Невзирая на противоположность наших убеждений, которые мы исповедуем, я не могу не испытывать к Пушкину большой симпатии, основанной на воспоминаниях молодости...» Александр Сергеевич, обиженный тем, что при очередной встрече Александр Михайлович снова разгромил его поэму (на этот раз — «Бориса Годунова»), хотя теперь поэт верил в себя, напишет Вяземскому: «Горчаков мне живо напомнил Лицей, кажется, он не переменился во многом — хоть и созрел и, следственно, подрос... Мы встретились и расстались довольно холодно — по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох». Вот так: Пушкин к Горчакову — «холодно», а тот к нему — «с большой симпатией». «Солнце» начало занимать своё место на небосклоне…
Для подъёма в дипломатической карьере князь Горчаков достаточно «высох» поздно, только к 35 годам. В 1833-м он стал наконец советником посольства в имперской Вене. Спустя ещё пять лет, оставшись после смерти Пушкина сиять на небосклоне лицейских выпускников в одиночестве, ненадолго вышел в отставку, решив жениться, но вскоре вернулся к делам. Дела снова оказались семейными, только семья — венценосная.

Бисмарк представлял в этом союзе Пруссию, и его знакомство с Горчаковым было неизбежным. Два будущих канцлера, как часто говорят, в борьбе друг против друга и в поисках оптимальных союзов для отечеств сошлись в общих взглядах на неизбежное сближение Российской и будущей Германской империй. Если вообще приемлемо говорить о какой-либо искренности в политике или хотя бы об искреннем единстве политических взглядов, то это был как раз такой случай.
И Бисмарк, и Горчаков — представители старого родовитого дворянства: Бисмарк — бедного, но гордого прусского рода, а Горчаков — богатой русской аристократии. «Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род, // Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт?» Оба они были националистами-государственниками в том смысле, что превыше всего ставили интересы своей нации, своего государства, и подыскивали себе союзников, исходя прежде всего из этих соображений. Для Европы они были представителями Запада и Востока, но себя и Россию старший по отношению к Бисмарку Горчаков видел частью Запада и стремился заручиться (как и Бисмарк!) поддержкой перед лицом турецкой опасности. Крымская война была не за горами. Младший, «ученичествующий» Бисмарк приглядывался к действиям русского князя, шёл за ним, но выгоды искал для Германии. Не случайно писатель Валентин Пикуль, популяризировавший и заодно мифологизировавший историю общения Горчакова и Бисмарка, назвал свой роман о них «Битва железных канцлеров».