Лина Штерн

В наше время мало кто вспоминает трагическую судьбу членов Еврейского антифашистского комитета, тайно казнённых 12 августа 1952 года. Возможно, это косвенно свидетельствует о том, что некогда раскалённый еврейский вопрос уже не актуален для современной России.

Путь в науку

Та была ближайшей сподвижницей Надежды Крупской и стала директором Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена. Отнюдь неслучайно именно в системе Наркомата просвещения РСФСР был создан — как бы «под» Лину Соломоновну — Институт физиологии, который она возглавляла с 1929 года.

В борьбе с фашизмом

Разразившийся в 1937-м «большой террор» не пощадил многих близких ей людей, в том числе и упомянутую Нину Стриевскую, муж которой был расстрелян, а сама она оказалась в ГУЛАГе. Однако Лина Штерн, находившаяся под личным покровительством Сталина, смогла пережить это лихолетье. Более того, в 1938 году была принята в коммунистическую партию, а в 1939-м избрана действительным членом АН СССР, став первой женщиной в стране, удостоенной этого высшего учёного звания.
Обласканная властями, Лина Соломоновна тем не менее критически отнеслась к заключённому тогда же советско-германскому пакту о ненападении, который был воспринят ею как очень сомнительный в идейно-моральном плане компромисс. Её сознание, на которое огромное воздействие оказали и недавнее гневное осуждение советской общественностью антиеврейских зверств нацистов в ходе так называемой «хрустальной ночи», и такие популярные советские антифашистские фильмы, как «Семья Оппенгейм» и «Доктор Мамлок», не могло смириться с разительной метаморфозой во внешней политике Сталина. Своими сомнениями по этому поводу Штерн рискнула поделиться с одним из крупных советских политических деятелей. Когда тот, пытаясь развеять её мрачные предчувствия, сказал, что договор с Германией следует расценивать как брак по расчёту, она колко и в чём-то пророчески возразила: «Но и от брака по расчёту бывают дети, и детки будут и от этого брака»¹.
Как известно, одним из этих «деток» оказался сталинский официальный антисемитизм, элементы которого уже подспудно проявились в предвоенный период советско-германского сближения. Однако после нападения нацистов на Советский Союз Сталин по понятным причинам поспешил блокировать этот синдром номенклатурной юдофобии. Более того, мобилизуя все ресурсы на спасение страны и заодно собственного властного режима, советский вождь пошёл на создание всесоюзной еврейской общественной организации. Произошло это весной 1942 года, когда при Совинформбюро и был сформирован ЕАК, призванный по замыслу властей стать пропагандистским инструментом для привлечения средств на военные нужды от богатых еврейских общин США и других стран-союзниц. Поскольку Лина Штерн была мировым научным светилом и свободно владела несколькими европейскими языками, её включили не только в упомянутую организацию, но и в состав других структур подобного рода — Антифашистские комитеты советских женщин и советских учёных.

Против «аппаратного антисемитизма»

Думается, что это соображение было во многом навеяно Лине Штерн тем, что уже тогда, весной 1942 года, на фронте и в советском тылу стали циркулировать упорные толки о том, что евреи не воюют, а «отсиживаются в Ташкенте». Масла в огонь этих настроений, безусловно, подлило то, что уже летом 1942 года, в наиболее драматические дни битвы под Сталинградом, в ЦК ВКП(б) стали исподволь нагнетаться страсти по вопросу «о подборе и выдвижении кадров в искусстве». Именно так называлась записка начальника Управления пропаганды и агитации Георгия Александрова, направленная 17 августа в Секретариат ЦК. В ней констатировалось, что руководящие позиции в управлении Большим театром, Московской консерваторией и филармоний, а также отделами литературы и искусства центральных газет захватили «нерусские люди (преимущественно евреи)», а «русские люди оказались там в нацменьшинстве»⁵.
Через несколько месяцев Штерн пришлось лично столкнуться с проявлениями аппаратного антисемитизма, распространявшегося в бюрократической среде подобно мировому поветрию. Как-то в мае 1943 года к ней в директорский кабинет в Институте физиологии АН СССР зашёл её сотрудник профессор Штор, который по совместительству заведовал кафедрой в МГУ. Он пожаловался на ректора университета, пояснив, что тот, ссылаясь на якобы существующее постановление правительства, предложил ему отказаться от руководства кафедрой, поскольку де «неудобно, когда в университете Ломоносова у руководства кафедрой стоит еврей». Штерн, которая как убеждённая интернационалистка указывала в анкетах, что по национальности она «советская»⁶ , первоначально восприняла эту жалобу как плод разгулявшегося воображения старого профессора. Однако после того, как через несколько дней у неё состоялся разговор с директором Тропического института АН СССР Петром Сергиевым, она поняла, что чиновная юдофобия — очевидная реальность. Ведь Сергиев, сославшись на данное ему поручение наркома здравоохранения СССР Георгия Митерёва, потребовал от неё уволить двух сотрудников-евреев из возглавлявшейся ею редакции «Бюллетеня экспериментальной биологии и медицины». Таинственно намекнув на некое принятое наверху постановление о сокращении евреев в руководстве медициной на 90 %, Сергиев пояснил: «Видите ли, Гитлер бросает листовки и указывает, что повсюду в СССР евреи. А это унижает культуру русского народа». Восприняв эти рассуждения Сергиева как личное оскорбление, Штерн в тот же день передала их содержание влиятельному старому большевику Емельяну Ярославскому, который, засомневавшись по поводу существования официальной антиеврейской директивы, порекомендовал ей обратиться к Сталину⁷.
В своём письме от 9 июня 1943 года Штерн так обрисовала вождю народов ситуацию: «Повод для исключения из редколлегии журнала ответственных секретарей казался мне настолько неубедительным, что я не согласилась его принять, но была поставлена перед совершившимся фактом отчисления этих товарищей... Это противоречит тому, что я до сих пор знала, чем жила и на что с гордостью указывала во всех своих выступлениях в разных странах Европы и Америки. Мне трудно себе представить, что линия, которая в настоящее время рекомендуется и проводится некоторыми лицами, является действительно директивной и соответствует основным принципам нашей национальной политики. Поэтому решила обратиться к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович Сталин, для разъяснения, считая, что этот вопрос имеет большое принципиальное значение и решение его не допускает компромиссов»⁸.

Как вспоминала потом Штерн, Маленков «сильно ругал Сергиева, а потом сказал, что необходимо восстановить редакцию в таком виде, в каком она была прежде»⁹.
Вскоре нарком Митерёв получил нагоняй от ЦК: там не понравились его грубые методы антиеврейской чистки, вызвавшие нежелательный для властных структур скандал. Возможно, чтобы как-то утихомирить Лину Соломоновну, в 1943 году её сделали лауреатом Сталинской премии второй степени, а на следующий год утвердили действительным членом вновь образованной Академии медицинских наук СССР. Кстати, из 60 членов АМН СССР евреями оказались только 5, что явно не соответствовало той существенной роли, которую играли представители этой национальности в советской медицине.

«Изолировать, но сохранить»

Когда 30 августа 1944 года на заседании президиума ЕАК выступали представители почти пяти тысяч евреев-партизан Белоруссии, Штерн поинтересовалась у них, как они и их семьи были встречены жителями освобождённого Минска. В ответ те горько посетовали на то, что «настроение в городе нехорошее, со стороны населения было много случаев антисемитизма…». Очевидно, тогда же Штерн узнала из первых уст и о том, что еврейские отряды распускались по распоряжению командования советским партизанским движением. Это порой приводило к тому, что входившие в них бойцы по сути бросались на произвол судьбы, оказываясь в лесах безоружными. Понимая, что обвинить в подобном власти чревато для неё серьёзными карами, Штерн умолчала об официальном антисемитизме, ограничившись тем, что призвала покарать нацистских пособников, которые соучаствовали в уничтожении еврейского населения, а «сейчас выходят сухими из воды»¹⁰.
Но даже такое осторожное выступление интерпретировалось потом, после ареста Лины Штерн 29 января 1949 года, как проявление еврейского буржуазного национализма.