Противоречия роста: гуманитарное знание в СССР в 1960–1970-х

Социология. Стимул для реформ?

Институциональное развитие советской социологии принято отсчитывать с создания в декабре 1957 года Советской социологической ассоциации. Причиной появления ассоциации было в том числе и стремление советской стороны участвовать (после целого ряда отклонённых приглашений) в международных социологических конгрессах. Появление ассоциации ознаменовало несколько парадоксальную ситуацию: объединяющая социологическая структура появилась, но объединять было фактически некого¹: социология в СССР после десятилетий гонений находилась в плачевном состоянии. По сути, необходимо было создавать её заново. В этой ситуации начала складываться иерархия советской социологии, на вершине которой оказались философы-академики, специалисты по истмату и диамату Ф.В. Константинов, М.Т. Иовчук, М.Б. Митин и другие. Они играли в большей степени представительскую роль на международных конгрессах и обязаны были обеспечить отпор «буржуазной» философии и социологии. В реальной исследовательской практике «рядовые» советские социологи испытывали сильнейшее влияние американской социологии², в особенности Т. Парсонса³. Большое влияние оказывала и польская социология, считавшаяся одной из самых сильных в мире⁴. В этой ситуации такой специфический жанр, как «критика буржуазной философии и социологии», превращался в руках профессиональных учёных, по образному выражению И.С. Кона, в «закамуфлированное просветительство»⁵. Первоначально социология существовала в рамках философских институций. Такое положение дел отражало не только институциональную слабость дисциплины, но и её методологическую зависимость от истмата, который рассматривался в качестве основополагающей теоретической базы социологических исследований. Разрабатывать макросоциологические теории в таких условиях было невозможно. Поэтому советские социологи заняли нишу так называемых конкретно-социологических исследований. Запрос на их развитие исходил как сверху, так и снизу. Власть в условиях быстрых перемен была заинтересована в информации об обществе и процессах, в нём проходивших. Собственно, главными заказчиками исследований выступали государственные и партийные органы. Впрочем, нередко местные партийные органы сопротивлялись проведению социологических исследований, видя в этом нарушение их монополии на информацию и боясь, что данные учёных придут в противоречие с официальными отчётами⁶. Большой интерес для идеологов представляло изучение восприятия пропаганды среди населения. В то же время властные органы как заказчики и сами социологи оказывались в ситуации конфликта между тем, что должно быть (согласно идеологии), и тем, что есть на самом деле. С другой стороны, социология имела сильную поддержку снизу, со стороны советской интеллигенции, видевшей в ней возможность выстроить научную организацию общества, преодолеть разрыв между идеологией и реальными потребностями людей⁷.

Одна из улиц города Таганрога. 1971 год. Фото РИА Новости

В 1967 году началась реализация масштабного Таганрогского проекта¹⁰. Таганрог рассматривался в качестве типичного советского среднего города, поэтому результаты, полученные в ходе исследования, можно было в дальнейшем экстраполировать. Сбор информации проводился в 1967–1970 и 1972–1973 годах¹¹. На полученных материалах удалось реализовать 74 исследовательские программы, раскрывающие общественные настроения, ценностные установки, образ жизни людей, их восприятие пропаганды и т. д. Исследование касалось и неприглядных сторон советской жизни: специально изучались причины воровства на предприятиях, был вскрыт рост бытовой перегрузки женщин и т. д. С критикой полученных результатов выступил академик Д.М. Гвишиани, негативно оценивший подготовленные по итогам работы издания. В частности, он указывал, что в книге «содержится ряд утверждений, публикация которых может дать превратное представление о деятельности советских и партийных органов»¹². Издание «Массовая информация в советском промышленном городе» вышло только в 1980 году. Большинство же материалов попало под гриф «Для служебного пользования».

Ввод войск Варшавского договора в Чехословакию, положивший конец реформам «Пражской весны». Военнослужащие на улице Праги. 1968 год. Фото Валерия Шустова / РИА Новости

Веру в возможность исправить советское государство и общество изнутри заметно пошатнул ввод в 1968 году войск стран социалистического блока в Чехословакию. Чехословацкие события повлияли на усиление контроля в советском обществознании. В 1970 году разразился скандал в связи с лекциями по социологии, прочитанными Ю.А. Левадой на факультете журналистики МГУ. Московский горком во главе с В.В. Гришиным обвинил учёного в отходе от марксизма-ленинизма, попрании классового подхода и отрыве от нужд социалистического строительства. Учёный был уволен из МГУ и вскоре вынужден был покинуть ИКСИ, перейдя в ЦЭМИ АН СССР¹³. В том же году критике подверглась книга экономиста Б.В. Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями» (1968), в которой в русле косыгинских реформ отстаивалась идея о необходимости повышения самостоятельности предприятий. В газете «Советская Россия» появилась разгромная рецензия на книгу «Историческая наука и некоторые проблемы современности» (1969), вдохновителем которой был М.Я. Гефтер. Критическому разбору была подвергнута книга «Ленинизм и диалектика общественного развития» (1970), подготовленная в Институте философии. На кафедре истории Средних веков МГУ по инициативе министра просвещения РСФСР А.И. Данилова состоялось критическое обсуждение книги А.Я. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (1970), где учёный отстаивал авторскую концепцию развития феодализма. Эти, а также ряд других фактов заставили А.М. Румянцева написать в ЦК письмо, в котором он обвинял группу руководителей науки (имелся в виду Отдел науки ЦК с его руководителем С.П. Трапезниковым и близкими к нему обществоведами) в монополизации истины, а также в использовании «командных приёмов»¹⁴. В ответной записке, подготовленной Отделом науки и учебных заведений ЦК и подписанной С.П. Трапезниковым, обвинения отрицались, а сам А.М. Румянцев обвинялся в нарушении партийной и научной этики и покрывании сомнительных лиц, замешанных в антисоветской деятельности¹⁵.

Доклад был опубликован с грифом ДСП под ответственность академика А.Г. Аганбегяна, прошло его обсуждение специалистами. Текст доклада попал за границу и был опубликован в США под названием «Новосибирский манифест». За «безответственное хранение документов» Аганбегян и Заславская получили партийный и административный выговоры. Тем не менее многие выводы доклада стали стимулом и теоретической основой для реформ М.С. Горбачёва¹⁶.

Философия. Подняться на новый уровень

Большую роль в развитии гуманитаристики играла философия. В советской дисциплинарной иерархии марксистская философия рассматривалась как метазнание, задачей которого является контроль над другими науками. Например, философ мог указывать биологу (как это было во время знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года), как он должен проводить исследования и к каким выводам приходить. В конечном счёте философское знание рассматривалось как идеологически ангажированное. Молодое поколение специалистов по философии, пришедшее в науку сразу после смерти Сталина, выступило с протестом против идеологизации философии. Воплощением этого протеста стало неформальное движение «гносеологов», группировавшееся вокруг неформального «Московского логического кружка». Молодые преподаватели философского факультета МГУ Э.В. Ильенков и В.И. Коровиков подготовили так называемые тезисы гносеологизма, в которых призывали отказаться от «безудержного онтологизма» советской философии (т. е. от концентрации на истмате) и обратить повышенное внимание на проблемы познания, его возможности и границы. Такой поворот позволял дистанцироваться от жёстко определённых официальной идеологией взглядов на бытие (существующую реальность) и обратиться к вопросам сознания, а в перспективе и пересмотреть упрощённую теорию отражения, прописанную в книге В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Авторы утверждали, что философия не может решать проблемы конкретных наук и не должна претендовать на контролирующую роль. Тезисы вызвали бурное обсуждение на факультете, против них выступили ортодоксальные «истматчики» и «диаматчики». В.И. Коровиков был изгнан с факультета¹⁷.

В 1960-е годы центр развития философской мысли сместился с философского факультета МГУ в Институт философии АН СССР. Несмотря на то, что учреждение возглавлялось официозными советскими специалистами по философии П.Н. Федосеевым (1955–1962) и Ф.В. Константиновым (1962–1967), внутри него (в том числе и благодаря тому, что директора играли роль «крыши») сложилась довольно свободная атмосфера, позволявшая по-новому разрабатывать целый ряд направлений. П.В. Копнин, занимавший пост в 1968–1971 годах, старался поддерживать атмосферу свободного поиска, но скоропостижно скончался. После этого за пост директора Института философии началась закулисная борьба. Большую роль в ней играл секретарь Московского горкома по идеологии В.Н. Ягодкин, считавшийся представителем консервативного крыла КПСС. Сначала он сумел добиться отмены назначения директором И.Т. Фролова, а затем принял участие в интриге, приведшей к снятию с поста директора Б.М. Кедрова. В 1974–1983 годах институт возглавлял консервативный Б.С. Украинцев, работавший до этого в ЦК и связанный с С.П. Трапезниковым.

Так, в 1968 году в письме к французскому философу-марксисту Луи Альтюссеру М.К. Мамардашвили признавался: «Для нас хорошая политика — это деполитизация философии: поскольку нет возможности (цензура, идеологическое давление, тоталитаризм и т. п.) создавать, представлять, публиковать хорошую политическую критику, действовать в духе здравого смысла, мы вообще избегаем политики как таковой»¹⁹. Философия науки, где особенно заметны стали Б.М. Кедров, И.Т. Фролов, В.С. Стёпин, А.П. Огурцов и другие, отвечала и на вызовы научно-технического прогресса, и на актуальные запросы самой философии в повышении своей легитимности в контексте спора физиков и лириков. Наконец, история философии позволяла вернуть многие «выдавленные» за советский философский канон фигуры мыслителей, восстановив тем самым исторический контекст развития философии и выстроив её традицию. Во многом ту же функцию выполнял и такой специфический жанр, как «критика буржуазной философии». Исследования, посвящённые истории «буржуазной» философии XX века и анализу её текущего состояния, позволяли познакомить советских специалистов с трудами зарубежных коллег²⁰. Заметный вклад в историко-философскую проблематику внесли Э.Ю. Соловьёв, П.П. Гайденко, Н.В. Мотрошилова и др.

«Философская энциклопедия» под официальной редакцией Ф.В. Константинова

Огромное значение в расширении поля философского знания сыграла «Философская энциклопедия», пять томов которой под официальной редакцией Ф.В. Константинова вышли в 1960–1970-х годах. Большую роль в её подготовке сыграла редколлегия, в частности А.Г. Спиркин. Благодаря различным «манипуляциям» со словником, «игрой в соавторов» (когда в качестве соавтора добавлялся крупный руководитель философского «фронта», позволяя легитимировать спорные утверждения) и т. д. в «Философской энциклопедии» появились статьи, по-новому раскрывавшие историю философии, её текущее состояние и ключевые проблемы современности. Много статей по истории философии подготовили для издания классики советской философии А.Ф. Лосев и В.Ф. Асмус. На страницах энциклопедии появились первые серьёзные исследования целого ряда персоналий и направлений отечественной философии (статьи С.С. Аверинцева, С.С. Хоружего, Р.А. Гальцевой и др.). Были полно представлены восточная и современная «буржуазная» философия. С.С. Аверинцев подготовил целую серию статей по христианской философии. Ряд статей касался самых злободневных вопросов. Так, статья «Культ личности», написанная Л.С. Шаумяном, была в основном посвящена Сталину. Публикация «Философской энциклопедии» стала событием в советской гуманитаристике. Издание значительно расширило допустимую тематику и оценки, а советская философия получила новое, окутанное флёром официальности издание, серьёзно усложнявшее систему исследовательских координат²². В 1960–1970-х годах настоящим флагманом в этой области стал журнал «Вопросы философии». В те годы главным редактором издания выступал Б.Г. Юдин, не форсировавший пересмотр устоявшихся догм, но и не мешавший некоторым новациям. Расцвет журнала пришёлся на время, когда пост главного редактора занимал И.Т. Фролов (1968–1977), а заместителем стал М.К. Мамардашвили (1968–1974). На страницах журнала очень широко была представлена философия науки, логика, методологические проблемы социологии и т. д. Знаковым событием для философского мира стала публикация в 1966 году статьи М.К. Мамардашвили, Э.Ю. Соловьёва и В.С. Швырёва «Классическая и современная буржуазная философия (Опыт эпистемологического сопоставления)». В ней авторы ввели понятие неклассической философии и показали её связь с классической традицией. Это позволило отказаться от бинарной оппозиции «марксистский — буржуазный» и отбросить сугубо критическую оценку неклассической рациональности.

Среди советских интеллектуалов отчётливо проявился кризис образа будущего в контексте общего кризиса смыслов в советском обществе. Многие потеряли веру в коммунистическую утопию, что спровоцировало мучительное переосмысление существовавшей картины мира. Часть сохранила приверженность материалистическому мировоззрению и марксизму, а другая обратилась к поиску новых рациональных и иррациональных форм осмысления действительности.

Историческая наука. «Фигуры умолчания» и «белые пятна»

Развитие исторической науки было таким же противоречивым, как и развитие других гуманитарных дисциплин. История продолжала рассматриваться как «идеологическое» знание. Ни о какой теории исторического процесса вне рамок марксизма-ленинизма речи не шло, хотя советские историки (правда, в меньшей степени, чем филологи и лингвисты) и восприняли многие актуальные тенденции западной гуманитарной мысли. При запрете на открытую конкуренцию различных методологических подходов теоретическая составляющая исследований советских историков зачастую сводилась к повторению общих положений марксизма-ленинизма. В этих условиях среди профессионалов получило распространение пренебрежительное отношение к методологии, на которую смотрели как на бессмысленную схоластику, «доение козла». Расцветал позитивистский подход к историческому исследованию, когда больше всего ценилось введение в научный оборот множества почерпнутых из архивных документов фактов и их критический анализ. Бурно развивались вспомогательные исторические дисциплины и источниковедение. Но и реконструкция фактической стороны исторического процесса наталкивалась на многочисленные тематические запреты, «фигуры умолчания» и т. д.

Складываются не только республиканские, но и региональные центры (в Сибири, на Дону и Северном Кавказе, на Урале и т. д.), всё более независимые от контроля со стороны столичных НИИ, сохранявших консультативную функцию. В региональных центрах доминировала местная тематика, что способствовало появлению ряда обобщающих трудов по региональной истории: «История Сибири» (в пяти томах, 1968–1969), «История Дона» (1965) и другие. В 1964 году прошло обсуждение книги А.А. Зимина «Слово о полку Игореве», в которой автор пытался доказать позднее происхождение (XVIII век) памятника. Позиция историка вызвала критику большинства ведущих специалистов по древнерусской истории и литературе. Несмотря на призыв ряда участников дискуссии опубликовать работу Зимина, Идеологический отдел ЦК КПСС фактически наложил вето на широкое обнародование концепции историка, разрешив опубликовать книгу небольшим тиражом для служебного пользования²⁵.

В ответ появилось «письмо двадцати пяти» Л.И. Брежневу, подписанное известными учёными П.Л. Капицей, С.Д. Сказкиным, И.М. Майским, М.А. Леонтовичем, А.Д. Сахаровым и представителями творческой интеллигенции О.Н. Ефремовым, К.Г. Паустовским, И.М. Смоктуновским, М.М. Хуциевым и другими. В письме говорилось о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации И.В. Сталина»²⁷. Отчётливую антисталинскую позицию занимал партком Института истории АН СССР, возглавлявшийся крупным специалистом по аграрной истории В.П. Даниловым. В 1964 году цензура запретила совместную статью В.П. Данилова и С.И. Якубовской «О фигуре умолчания в исторической науке», подготовленную для «Нового мира». В статье выражался протест против существования в советской историографии целого ряда исторических фигур, упоминание которых было запрещено. Такая практика прямо связывалась с наследием сталинского времени, которое следует преодолеть. Партком выступал за демократизацию управления Институтом истории, введение выборности руководящих должностей, вступив в своей деятельности в конфликт с МГК КПСС. Была образована комиссия, проведшая проверку деятельности парткома и подготовившая в целом негативный отчёт²⁸. Разделение Института истории в 1968 году на Институт всеобщей истории и Институт истории СССР подвело черту под работой «мятежного парткома». Ярким историографическим явлением стало так называемое новое направление. Традиционно к нему относят А.М. Анфимова, М.Я. Гефтера, И.Ф. Гиндина, К.Н. Тарновского, А.Я. Авреха, П.В. Волобуева и других историков, обосновывавших тезис о многоукладном характере российской экономики, что, по их мнению, позволяло рассматривать Россию как страну второго эшелона капиталистического развития. Своеобразным институциональным центром неформального историографического движения стал Институт истории СССР АН СССР, возглавлявшийся П.В. Волобуевым²⁹. В противовес «новому направлению» группа историков, включавшая В.И. Бовыкина, В.Я. Лавёрычева и П.Г. Рындзюнского, отстаивала положение о высоком уровне развития капитализма в России как предпосылки социалистической революции. Критики увидели в концепциях «нового направления» попытку пересмотра истории Октябрьской революции, даже отрицание её закономерности. Считается, что ключевую роль в «разгроме» сыграл Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС во главе с С.П. Трапезниковым. П.В. Волобуев был снят с должности директора Института истории как «не справившийся с работой»³⁰.

Главный научный сотрудник Института истории естествознания и техники АН СССР Павел Васильевич Волобуев. 1987 год. Фото Вячеслава Киселёва / РИА Новости

Принципиально новой тенденцией в развитии советской исторической науки 1970-х годов стало формирование нового подхода к изучению истории культуры³¹. Происходит расширение содержания культуры как исследовательской категории, включающей всё больше форм человеческой деятельности. Большое влияние на ряд советских историков, в первую очередь медиевистов, оказала школа «Анналов», разные поколения которой, в свою очередь, вели исследования, опираясь на марксизм, структуралистские подходы и историческую антропологию. Яркой работой, прямо перекликающейся с поисками историков школы «Анналов», стала получившая мировое признание монография А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры» (1972). Несмотря на ряд очевидных достижений, советская историческая наука из-за своей методологической догматичности всё больше отставала от мировых тенденций. К началу 1980-х годов можно говорить о её кризисе. С одной стороны, он вполне вписывался в общемировой кризис «больших нарративов» (теорий, стремящихся к тотальному объяснению реальности, к ним относится и марксизм), подвергшихся критике в целом ряде постмодернистских подходов и новых направлений исследований. Но в СССР ситуация усугублялась высокой централизацией, идеологическим контролем, сковывающим концептуальные поиски, а также отсутствием независимых социальных и экономических институтов, размещающих социальный заказ на нетрадиционные исследования и их финансирующих. Предлагаемые исследования уже не отвечали новому социальному заказу. Многочисленные запреты, отказ от изучения сложных вопросов отечественной истории, «фигуры умолчания», «белые пятна» вызвали кризис доверия к исторической науке со стороны общества. Отчасти следствием этого стало появление так называемой диссидентской историографии (труды братьев Р.А. и Ж.А. Медведевых, А.А. Амальрика, сборник «Память» и т. д.) и феномена «Архипелага ГУЛАГ» А.И. Солженицына. Одним из требований «диссидентской историографии» являлся равный доступ к архивам. Объективно эти труды, пусть и известные на первых порах небольшому кругу посвящённых и бытовавшие в самиздате, играли роль альтернативы официальному образу прошлого. Диссидентский дискурс в историографии окажется востребован в годы перестройки³².

Психология. Эмансипация и институционализация

Для психологической науки 1960–1970-е годы стали временем вторичной институционализации после её фактического разгрома в 1930–1940-е. Долгое время профессиональные психологи вынуждены были вести исследования в рамках смежных дисциплин: психофизиологии, медицины, педагогики, философии и т. д. Советской психологии пришлось долго преодолевать последствия того, что она фактически была растворена в физиологии высшей нервной деятельности. В начале 1960-х появилась возможность осторожной критики учения И.П. Павлова о рефлексе. Так, Н.А. Бернштейн в 1962 году на Всесоюзной конференции по философским проблемам психологии убедительно доказывал, что нет однозначной связи между движением и процессами, локализованными в мозге³³.

Представители ленинградской психологической школы, продолжавшей развивать идеи В.М. Бехтерева, В.Н. Мясищев и Б.Г. Ананьев также критиковали такой подход, считая, что недостаточно изучена сама личность человека³⁶. В СССР критиковался популярный на западе фрейдизм, определённой советской альтернативой которому стала теория установок, разработанная Д.Н. Узнадзе и его учениками. Под установкой понималось бессознательное психическое состояние, обусловленное предыдущим опытом³⁷. В 1979 году в Тбилиси прошёл международный конгресс по бессознательному. Серьёзным стимулом к развитию советской психологии стало педагогическое движение 1970–1980-х годов. В.В. Давыдов разработал концепцию обучения, основой которой было утверждение, что обучение детей должно проходить не от простого к сложному, а через так называемую содержательную абстракцию: теоретическую конструкцию, развивающую у детей абстрактное мышление и позволяющую с его помощью решать конкретные задачи. В философии 1970-х годов наметился поворот в сторону антропологической проблематики. В этом контексте неслучайными выглядят увлечения известных философов педагогикой и психологией. В 1970-х Э.В. Ильенков принял самое активное участие в так называемом Загорском эксперименте, задачей которого была социализация и интеллектуальное развитие слепоглухонемых детей³⁸. Эксперимент должен был решить проблему: что важнее — наследственность или социальные условия? Доказательство последнего должно было подтвердить правоту марксистского учения.

Многочисленные микро- и макрокризисы во взаимоотношениях между властью, научно-исследовательскими институтами и их конкретными сотрудниками привели к ослаблению связей между политической и интеллектуальной элитой. Стоит подчеркнуть, что власть изначально рассматривала эти учреждения как обслуживающие её нужды. Но НИИ и их руководители рассчитывали на более значимую роль. Именно в этих исторических условиях возникает феномен публичных интеллектуалов⁴¹, задачей которых было осмысление мира в ситуации кризиса господствующей идеологии.
В 1970-е годы будущие советские публичные интеллектуалы находили свою нишу в публицистике, неформальном интеллектуальном движении, защите памятников, некоторые (например, Ю.Н. Афанасьев) продолжали занимать видные посты в академической и номенклатурной системах. Ряд учёных (например, А.Д. Сахаров) всё активнее участвовали в правозащитном движении. Только появление публичной сферы в годы перестройки позволило им окончательно выйти на широкую публику и стать на короткий отрезок времени властителями дум.