«Жизнь с будущим!»

Геннадий Михайлович Павлов и его супруга Вера Николаевна Павлова (он — врач и преподаватель медицинского вуза, она — биолог, аспирант московского медицинского вуза) по собственной инициативе организовали в июле 1942 года в селе Репец¹ Задонского района — на тот момент Орловской области — больницу для оказания помощи гражданскому населению. После Великой Отечественной больница продолжала работать ещё многие годы. Тогда, летом 1942 года, фронт проходил между Ельцом и Задонском, в 20–30 км от Задонска и Репца. Город Задонск немцы бомбили дважды 5 и 6 июля 1942-го. Были убитые и раненые среди гражданского населения. При этом районная больница Задонска не работала.
Период работы супругов Павловых в больнице села Репец описан в «Дневниках и воспоминаниях» Веры Николаевны Павловой (1912–1994) (в дальнейшем — крупный учёный-гистолог, доктор медицинских наук, профессор). Фрагменты этого дневника, а также комментарии к тексту, предоставленные сыном Павловых, Геннадием Геннадиевичем Павловым, доктором медицинских наук, врачом и научным сотрудником, мы предлагаем вниманию наших читателей. Много ярких — трагических и забавных, героических и грустных — подробностей остались, так сказать, «за кадром» этой публикации. Но главное настроение текста, надеемся, сохранилось: вера в большую, общую Победу над врагом и работа над собственными, малыми, но в «человеческом измерении» столь важными победами — над болезнями, лишениями и трудностями военного времени.

Благодарим дочь Геннадия Геннадиевича, Марию Геннадиевну Павлову, за помощь в подготовке текста к публикации.

Геннадий Михайлович и Вера Николаевна Павловы. Конец 1930-х годов.
Фото из семейного архива Павловых

Из «Дневников и воспоминаний» Веры Павловой

Июнь 1942 года
Через Задонск проходит Воронежский тракт. Всё время движутся воинские части, орудия, техника. В городе все наиболее ценные здания заняты военными. В нашем доме они занимают нижний этаж. Ночное небо гудит самолётами.
И опять вопрос — что делать нашей семье? Ведь Воронеж рядом (86 км только)…
Геня (муж Веры Николаевны, Геннадий Михайлович. — Ред.) по работе тесно связан с военкоматом, воинскими врачами, районным руководством² . Они советуют нам (мне с детьми) уезжать на восток, во всяком случае, не держать детей в городе. Вновь бомбят Елец…

Пятница, 3 июля 1942 года
Я после занятий на курсах захожу к Гене в больницу (в монастыре, в нагорной части города). Возвращаемся вместе домой и обсуждаем, что делать. Детей и минимально самое ценное решаем переправить пока в Репец — к Дунечке репецкой³ . Под вечер (во время позднего обеда) совсем близко за Доном — один, потом второй тяжёлые удары, дребезжат стёкла. Это бомбы… Дети воспринимают всё с любопытством. Постояли в подвале. Сыро, холодно, долго не пробудешь. Всё тихо пока. Стемнело. Город притаился, но не спит. Собираем что-то наскоро в дорогу.
И вот в субботу днём в сторону Репца движется наш семейный «кортеж». Геня и я, толкая тачку со скарбом, ведём за руки сыновей. Сопровождает нас хороший умный пёс. Чётко в памяти живописный участок дороги. Слева по глубоким оврагам лес, справа поле. Впереди даль в перекатах и силуэт Репецкой колокольни⁴ . Горячее, чуть клонящееся к западу июльское солнце, запах нагретых трав… Как всегда, гостеприимный приём у Дунечки, а потом мы, согласно ещё давней договорённости, поселяемся в доме репецкого агронома Василия Яковлевича… Пока всё хорошо. Чувство удовлетворения, что сделали что-то необходимое, что ночь можно и провести спокойно. А вокруг — притаившаяся деревня без огней, и толки, и слухи… и чуть тревожный, всегда настораживающий в ночи собачий лай, и петушиная перекличка… и радость от близости дорогих маленьких существ, и хороший молодой сон под утро.

5 июля 1942 года. Воскресенье, 10 часов утра
Со стороны города тяжёлые многократные удары. А через 1–1½ часа — поток людей, идущих, бегущих, едущих из города. Задонск бомбили в базарный воскресный день…
А Репец наполняется народом. Есть раненые, кого-то привезли уже мёртвым. Знакомые семьи тоже располагаются в большой комнате в доме агронома. Мы потеснились. И одна из первых мыслей: если бы мы вчера не ушли в Репец, в нашей семье, безусловно, были бы жертвы. Геня, наверное, был бы во дворе или на улице… и дети…
Не успели пережить всё рассказанное, за Геней прислали: умирает кто-то из городских, попавших в бомбёжку на базаре, есть раненые. Я иду с ним — помогать. Именно в этих наших заботах родилась, вырастала и крепла мысль о необходимости медпункта, больницы, здесь, на месте, в Репце. Потом это стало явью, реальностью, воплощением, материализацией задуманного нами. И это стало делом следующих двух лет нашей военной стези.
<…>

6 июля 1942 года
Рано утром Геня снова поехал в Задонск, чтобы взять кое-что из имущества и запереть по крайней мере верхний этаж. Он вернулся быстро, грустный, встревоженный, переживший и «прямую» встречу с немцем, летевшим некоторое время на небольшой высоте над репецкой дорогой. Геня утверждал, что видел лицо лётчика, его рыжие усы. Немец не стал обстреливать одинокую подводу, а то бы…
А в Репце — главное, что нужно было делать — это не кустарно оказывать помощь раненым и больным, а пытаться организовать её. Районная больница практически не существовала. Какую-то жалкую часть её перебазировали в Черниговку, персонал разошёлся по своим домам в сёла, врачи, за исключением стариков, были мобилизованы. Фельдшерские пункты в сёлах перестали функционировать, как убедились мы, приезжая в Камышевку, Архангельские Борки, Марьино.
Геня решил обратиться за разрешением и помощью в Задонские райком и райисполком. Реальность предложения обосновали тем, что в Репце есть свободное приличное помещение — одноэтажное здание школы, ею, по существу, не используемое, и есть кадры — Геня, я и среди местных жителей девушки — акушерка, фельдшерица, только что закончившие обучение. Этого было достаточно, для начала по крайней мере. Районные власти быстро одобрили предложение, выделили средства, разрешили вывезти часть оборудования, оставшегося от районной больницы, обязали колхоз репецкий во всём содействовать нам. Но жители Репца, да и окрестных деревень прекрасно понимали пользу для них затеянного нами. И вначале, и позже помогали во многом без приказаний и нарядов.

22 июля 1942 года
Геня написал первый приказ по Репецкой больнице. (Он долго хранился в архиве, мы видели эту скромную бумажку и 25 лет спустя, на юбилее в 1967 году.) Мы с гордостью стали считать этот день началом существования нового, нами задуманного и теперь существующего медицинского учреждения.
Здание школы было в хорошем состоянии, не успело ещё разрушиться и разграбиться. По-видимому, присутствие там живой души — Евдокии Яковлевны Мишиной, бывшей учительницы, удерживало от желания поживиться рамой, хорошей половой доской. А может быть, всё же и более высокие чувства владели жителями села, ведь здесь, в этом здании многие из них учились у той же Евдокии Яковлевны.
<…>
Требовалась проверка или перекладка печей, застекление, ремонт крыльца и другие, более мелкие работы. Колхоз прислал нам двух репецких стариков, умелых, опытных, но ворчливых, сомневающихся, зачем всё это делать на носу у немцев. Они ворчали, но работали на совесть, и в чём-то часто их хозяйственные советы были нам очень нужны и полезны.
В штат первоначально зачислены были — Геннадий Михайлович — заведующий, Елена Кукунина — акушерка, Надежда Коробейникова — фельдшерица, Платонова — санитарка и я, в качестве врача-лаборанта. (Любопытное совпадение: я второй раз в жизни, имея биологическое образование, числюсь на должности врача — лаборанта больницы — в самом начале и, наверное, в самом конце своего трудового пути?!)
Больница получила лошадь, подводу, мальчишку-кучера. Начались перевозки кроватей, матрасов, столов из города. Всё это находилось в весьма непотребном виде в здании Задонского монастыря, в районной больнице, наполовину разрушенной двумя июльскими бомбёжками. Многое приносили сами жители Репца, охотно, без особых просьб и уговоров. Ещё бы, в селе впервые за всю его историю будет больница, да ещё с московским хорошо известным доктором. Многие знали Геню и как родственника Дунечки, т. е. своего, задонского человека. Оборудовались мы удивительно быстро, как-то легко, воодушевляемые и исполнением собственных замыслов, и контактами с населением, и сознанием выполненного долга, сознанием прямой, абсолютной важности, нужности, пользы нашего дела…
Геня раздобыл большую доску, и я вдохновенно начертала на ней масляной краской — белыми буквами на зелёном фоне: Репецкая больница Задонского района Орловской области. Школа, теперь больница, стояла на самой дороге (Камышевка — Репец — Задонск). Вывеска всем была видна, хорошо выделяется на фронтоне вновь побелённого здания. Геня и все мы бесконечно, может быть, немного по-детски, любовались ею, как зримым символом начала нашего дела. Что ж! Оповещение об осуществлении чего-либо — дело действительно важное. Это и информация, и самоутверждение. Эта наша вывеска существовала долго. Она в первозданном виде запечатлена на одном из снимков послевоенного времени, когда посещали мы Репец с семьёй Всеволода Владимировича Павлова⁵ .
Мы с Геней целыми днями были в нашем детище, ставшем очень быстро дорогим, кровным. Оно действительно было нашим — «не по приказу иль заданию» задуманным, воплощённым и, наверное, именно поэтому особенно дорогим и любимым.
<…>
Поток нуждающихся в медицинской помощи заставил нас открыть поликлинический приём в не до конца ещё отремонтированном помещении. Но нужны были и стационарные койки. Мы организовали две палаты, приёмный кабинет с подсобкой, где разместилась примитивная аптека, а вскоре пришлось отгораживать в женской палате родильное «отделение». Геня наладил контакты с медчастями воинских подразделений, дислоцирующихся в районе. Это был источник получения перевязочного материала, инструментов, медикаментов, особенно ценных в то время, и важной информации.
Фронт удалялся от нас на десятки километров, хотя половина Воронежа ещё была у немцев. В то время, когда нарастало наступление на Сталинград, наш участок фронта, потерявший первостепенное значение, был относительно спокоен. Это придавало нам бодрости и сил укреплять наше детище — больницу, а населению — веру в то, что больница — это не на несколько дней, а надолго, на предстоящую зиму…
(Мы не знали тогда, не могли знать, да и не думали, что Репецкая больница останется и в послевоенное время, отметит свой 25-летний юбилей. Именно в Репце я сформулировала для себя новое жизненное задание — стать врачом. Если бы это потом не перекрылось реальной перспективой моей научной стези, я, наверное, была бы хирургом.)
Так начинался репецкий период нашей жизни. Мы с Геней жили нашим детищем. И это видели, чувствовали и понимали и сотрудники больницы, и население. Руководство районное не вмешивалось ни во что, полностью доверяло и помогало тем, что имело. И колхоз помогал, в основном продуктами, транспортом, особенно позднее, осенью.
<…>
В Липецке пополнились лекарствами, инструментарием. Можно было думать о больничной аптеке. Я с увлечением стала вникать в аптечное дело, увлеклась фармакологией...

Наступала осень…
Мы по-прежнему находились в прифронтовой полосе. Линия фронта проходила за Доном, по южной границе Задонского района. Но положение стабилизировалось. В городе восстанавливалась нормальная жизнь, начали работать учреждения. Орловские областные организации локализовались в Ельце, налаживалось сообщение.
Можно было думать о зиме и, в первую очередь, о постоянном жилье. Мы уже слишком злоупотребляли гостеприимством агронома. И самым естественным было обосноваться в здании больницы, в одной из комнат, достаточно большой, изолированной, двухсветной, с входом прямо из сеней через кухню. Мы перебрались туда всей семьёй и испытали истинную радость — мы получили независимость, самостоятельность и даже большие удобства.
Здание бывшей школы было добротно построено: хорошие печи, большой подвал, во дворе сарай, другие бытовые помещения. Смущало лишь то, что дети невольно могут общаться с больными, в том числе и с больными детьми. В больницу шли и ехали все — и стар и млад. Но другого выхода не было. Да и постоянное пребывание главного доктора в самой больнице обеспечивало бóльшую ответственность персонала, постоянное наблюдение, порядок и помощь больным в любую минуту.
Многое удавалось. Авторитет больницы рос, приток больных увеличивался с каждым днём. Весь день около крыльца подводы, в коридоре полно народа. А вечером — вызовы к тяжело больным и в самом Репце, и в Камышёвке, и в дальних деревнях.
Стали появляться пациенты из города. Мы в городе бывали редко, только по делам — в райисполком, оживившийся райздрав, за деньгами, спиртом, оборудованием, новостями. В Репце, в больнице, радио не было, только в сельсовете в Камышевке. Мы очень мало знали о положении на фронтах, о событиях на Сталинградском фронте и эгоистически радовались затишью в наших местах.
…Больничная жизнь идёт полным ходом. Коллектив уже 10 человек. Пришлось отделить часть женской палаты: потребовалось родильное отделение. Акушерка Наина — Елена Какунина — успешно справляется и здесь, и на вызовах. Близится зима. Колхоз заботится о нашем снабжении: в подвал засыпана картошка, привезена капуста (урожай в этом году хороший). Каждый день кто-то из персонала отправляется в Камышевку, на ферму, за молоком.

<…>
Наступила зима, неприветливая, морозная, вьюжная. Число больных возрастало, в сёлах вспыхнула пневмония, среди детей и стариков особенно. Нередко заставали и такое: старая больная бабка, ребятишки — мал мала меньше, мать — одна за всех на работе, отец — фронтовик. Еда есть. Но изба не ухожена, холодная, разбиты окна, течёт крыша. На полухолодной печке пятеро детей: высокая температура, кашель — воспаление лёгких. В больницу всех взять невозможно — не хватает мест. Выдаём лекарство, устанавливаем патронажный сестринский надзор, а дальше с просьбой-требованием в сельсовет, чтоб помогли с утеплением избы. В сельсовете наше вмешательство встречено без энтузиазма. Непривычно. Местные фельдшеры никогда не заботились о благоустройстве быта населения, не поднимали эти вопросы.
Совсем плохо стало с лекарствами. Да и что можно было в то время противопоставить пневмонии? Опять выручает военная медицина. В районе нет недостатка в воинских частях. Генин авторитет, возраст, опыт работы в московских вузах помогает легко находить контакты. В двух медсанчастях нашлись прямые его ученики по Москве. Помогали щедро. Ведь дело тут делалось общее — обеспечивалось благополучие района, где дислоцируются войска, долечиваются раненые, вернувшиеся домой инвалиды.
С той зимы 42-го с помощью военной медицины мы начали применять для лёгочных больных сульфаниламиды — сульфидин. Тогда всё это было впервые, внове. И успех нам самим казался чудом. Выздоравливали задыхающиеся в кашле ребятишки, поднимались на ноги старики. Выжили все пятеро ребятишек и старуха в злополучной нетопленной избе в Камышевке (кстати, дров им дали и залатали крышу после наших претензий).
Не было смертельных случаев и в самой больнице, куда помещали самых тяжёлых. Так мы смогли активно войти в эру применения совсем новых тогда и высокоэффективных лекарственных препаратов, впервые убедиться в их действенности. Каким счастьем было видеть, знать, понимать, что можешь помочь, вернуть к здоровью, жизни. Те годы всюду на планете были временем огромного оптимизма, подъёма, уверенности в возможностях медицины в борьбе с возбудителями инфекций. Первые успехи буквально окрыляли. Казалось, что вот наконец решён вопрос, есть «управа» на возбудителей. И в то время, особенно в тех условиях, оптимизм этот был оправдан (не за горами была ведь и эра антибиотиков). И мы были так истинно, так полноценно счастливы…
А слух, что в Репце вылечивают умирающих, уже широко распространился в районе. Это имело для нас свои позитивные и (как оказалось потом, увы) негативные житейские последствия.
Высоко поднялся наш авторитет у руководства района и области. Больницей серьёзно заинтересовались райком и райисполком и, конечно, облздрав. Геню просили доложить о работе больницы на сессии райсовета.
…Генин отчёт прошёл весьма успешно. Нас одобрили, поддержали. Я приняла участие в прениях. Помнится, подняла вопрос о наших возможностях организовать при больнице сестринские курсы. У нас с Геней, что называется, руки чесались вести преподавание, учить молодёжь, готовить работников для себя и для других больниц. А девушек в окрестных деревнях с восьмилетним, и даже десятилетним образованием, желающих учиться, было немало. Наши успехи имели следствием понимание и поддержку у руководства, а у некоторых коллег-врачей, начавших постепенно возвращаться в Задонск, – скрытые ревнивые, проще — завистливые — взгляды...
По большому счёту, что называется, оценил нас Николай Иванович Воронцов — завоблздравом, приезжавший часто в Задонск из Ельца. Территория Орловской области по нашу сторону фронта была в то время очень невелика. Область могла уделять восточной своей части много внимания. С Н.И. у нас установились сначала уважительные товарищеские, а скоро и настоящие дружеские отношения.

Зима 1942–1943 года
Фронт отдалился. Только иногда на небосклоне — в стороне Ельца, с началом уже поздних весенних сумерек, встаёт зарево нечастых уже бомбёжек железнодорожного узла.
А весна набирает силу. В парке вокруг церкви и школы бушует сирень. И соловьи! Впереди было ещё военное лето 43-го, Курская дуга. Но позади уже были Сталинград... Совещание союзников в Тегеране.
Впереди затеплились, а потом, всё разгораясь, засветились надежды на окончание войны, на победу. И главное, появился стимул, желание, потребность думать о будущем, о возможном возвращении к своей работе. С осени, наверное.
Мы решили ехать на разведку в Москву на майские праздники, которые в этом году совпали с Пасхой.
<…>

Вот Тула, Серпухов, Подольск со следами войны и восстановления. И Москва. Квартира оказалась в порядке.
Минздрав РСФСР — уже вполне работающее учреждение. «Министерский обед» в столовой, где у входа выдавались, а у выхода отбирались ложки (?!)
Хороший приём у какого-то (не помню) начальства.
Старые воспоминания… И пасхальная заутренняя в храме Иоана Воина на Якиманке. А потом скудный военный стол, куда скромнее нашего в Репце.
<…>
…Окрылённые, освежённые, получив поддержку у самого «верхнего» начальства, мы возвращались в Репец. Всё-таки Репец тогда был нашим домом, настоящим домом пока… Это было только ещё лето 43-го!
В Репце сразу захватила работа — повседневная, текущая, заботы — хозяйственные и медицинские. В связи с появлением собственных — больничных — посевов, надежд на урожай, надо было заботиться о ремонте подвала, о постройке сарая во дворе, телегах, упряжи. Геня занимался всем этим, помимо ежедневных приёмов, очень многолюдных. Я всецело ведала распорядком больничной жизни — распределением дежурств, мелких хозяйственных поездок, соблюдением режима, выдачей лекарств, ведением документации.
Молодые деревенские, привычные к труду девушки — фельдшерицы, сёстры, санитарки — составили сплотившийся за зиму коллектив: работали много, дружно, без обид и капризов. Они видели нашу увлечённость работой, наше отношение к делу, принимали это как должное. Не помню ни одного серьёзного нарушения дисциплины (не дай Бог, невыхода на работу), отказа от поручения.
Меня они уважали, слушались беспрекословно, может быть, любили, может быть, немного боялись, чувствуя моё влияние общее и на Геню, с которым мы все эти репецкие годы жили и работали рука об руку — очень дружно, очень любовно и как-то радужно-спокойно, удовлетворённо тем, что делали, что опасности отдаляются, что дети с нами, здоровы.
<…>
А в мире продолжалась война. Начинались бои на Курской дуге. От нас военные действия отделялись уже двумя сотнями километров. Но в июле каждую ночь в западном секторе небосклона, за рядами изб Поповки (части Репца) вставало зарево: бомбили Елец, железнодорожный узел, и вражеские осветительные ракеты гирляндами нависали над горизонтом. Впечатляющее зрелище. Канонады мы, конечно, не слышали, и всего масштаба сражения не могли знать: информация была очень ограничена, радио только в городе, а здесь, в сельсовете и в правлении колхоза, только газеты из города и… разговоры, слухи, толки... В Задонске Геня получал информацию у руководства района. Но по-настоящему мы смогли понять, осмыслить наш успех, наш новый шаг к победе, когда узнали о первом салюте в Москве 5 августа 43-го, в ознаменование взятия Орла и Белгорода.
После этих решающих событий на фронте мысли о возвращении в Москву стали занимать нас всё больше и больше.
С первыми салютами в Москве появилось это чувство, уже как уверенность, а не только надежда, и окрасило, окрылило пока ещё трудную и неустроенную жизнь конца 43-го, целого 44-го и начала 45-го годов. Но это была уже жизнь с будущим, с правом не только мечтать о нём, но и планировать его, организовывать, выполнить ранее задуманное. Жизнь с будущим! Мне тогда (да и теперь) это кажется единственно, истинно человеческой, по большому счёту, формой существования.

Осень 1943 года
Коллектив больницы всем миром занялся уборкой урожая. Хороший был урожай в этом году и хорошее время — слаженного коллективного труда. Геня и я должны были ехать на разведку в Москву — в вузах уже налаживалась регулярная учебная работа. Мы уехали как в командировку от области в министерство, ещё не расставаясь с больницей. А работа обычная, повседневная, нами хорошо отлаженная, шла своим ходом. Заместителем на время отъезда официально оставалась фельдшер — акушерка Лена Какунина...

А больницу покидать жалко. Уже больше года, как она родилась — наше детище, задуманное и воплощённое нами и столь действительно необходимое именно здесь, в деревне, в тогдашней прифронтовой полосе. Останется ли она после нас, сохранится ли? Приложим все усилия, чтобы это случилось.
А на фронте, теперь уже совсем от нас далёком, победоносное наступление наших войск. После победы на Курской дуге фронт с напряжением, потерями, но уверенно по всем направлениям движется на запад. Форсирован Днепр! Взят Киев!
И вот наше прощание с Репцом, ставшим родным, любимым, осветившим, осмыслившим тяжёлое военное время, скрасившим трудности и горести…
Ну а впереди — возвращение на круги своя, в Москву, к работе, защитам диссертаций, к тому, чему отданы были не только у Гени, но и у меня, годы жизни, вложены силы, надежды. В войне перелом, и это теперь уже необратимо. Жизнь продолжается!
<…>
До окончания войны, до полной победы было ещё полтора трудных года, но восприятие всех событий было истинно такое. И своим оправданием за «измену» Репцу, практическому здравоохранению, мы справедливо считали возвращение к обучению студентов, научной работе в области медицины, наверное, глубже осмысленной в гуще жизни, на перепутье прифронтовых дорог…
С такими мыслями и ощущениями мы расставались с Репцом. Мы въехали в Москву под гром очередного салюта…